Номинация

«Стихи о родном крае, о Родине, о географических, исторических и культурно-языковых корнях»

Горизонт

Проложен курс, – единогласно правы.

Но дряхлых рук не слушает штурвал

и грянул шторм, ломая нравы, –

не знаешь: заработал, или крал.

Так жить нельзя! – давно постановили, –

нас или нет уже по сути, или

мы не сегодня-завтра пропадём...

И что теперь? Да ничего, живём.

Локальных войн, терактов, потрясений,

дефолтов, политических интриг

живой свидетель не срывался в крик

и жил как все. Как жёлтый лист осенний

то, падая, кружил, а то взлетал,

прекрасно понимая, как он мал.

Не стоит рано подводить итоги,

ещё не остановлены часы.

Господь простит, и вы не будьте строги,

прошедшее, прикинув на весы.

Живу как все, стараюсь, как умею,

наивно полагая, что милее

должно быть там, где нет меня сейчас,

но скромен и не лезу на Парнас,

в горах перу предпочитая лыжи.

А, в общем – горы, море и стихи, –

не самые позорные грехи,

становятся мне с каждым годом ближе.

Успех, как уверяет нас бомонд,

доступен каждому... Как в море горизонт.

Любитель

Эзоп Советских постулатов
про всё советское вино:

“Букет отдельных недостатков”, –
чтоб прямо не сказать – говно.

Блистал в своей привычной роли,

в нём каждый друга узнавал,

и он, как друг, за каждый столик,

где море черпает бокал.

“Я лично виноград ногами,
ты видел, может быть, в кино,
и босиком, и сапогами,
но это было так давно.

Увязли ноги по портянки,
ты дальше утопать не смей,

а в бочки разливай, не в банки,
и получается Портвейн.

Втоптался глубже, – жижа через...
когда до пояса почти,
и получился крепкий Херес,
но гульфик застегни. Учти,

что, если, скажем для примера,

втоптались женщины вот так,

то получается Мадера,

совсем другой товарный знак”.

Я с ним лет двадцать соглашаюсь.

Из белых полюбилась мне

(увы, я тоже грешен, – каюсь)

со льда прохлада Шардоне.

В охотку красное неплохо.

Как, тонким хрусталём звеня,

горит кровавая Риоха

и согревает без огня.

Аполитично рассуждая,

я так же пиво пить люблю;

де-факто в партию вступая,

де-юре всё же не вступлю.

Поэт отличная находка

для политических чудес,

уж лучше сразу выпить водки

политкорректности вразрез.

Умаслить душу больше нечем.

Бальзам, душевное у-шу.

О, Господи, помилуй печень,

не за себя, за всех прошу.

Номинация

«Стихи о стране нынешнего проживания»

Приглашение

Умоляю Вас, не откажите,

Александр Сергеевич, родной,

Вы здесь очень редкий небожитель,

потусуйтесь в Лондоне со мной.

Денди в Лондоне всегда желанны

не скучать над Темзою скупой

в ожидании небесной манны,

а творить божественной рукой.

Вдохновенья посетим обитель,

где Вам каждый встречный будет рад.

Я Вас провожу туда, хотите?

Это место называют ПАБ.

Вот где Ваш Пегас взмахнёт крылами

и, конечно, Муза прилетит

с небылицами. Присядет с нами,

зная, кто есть истинный пиит.

Ей без слов не трудно объясниться,

мастерски владея языком,

журавлём вспорхнув, а не синицей...

(местный сленг Вам поясню потом).

Сладко воспарив под звуки Лиры,

посмотрите сверху на Парнас, –

мелкие вчерашние кумиры...

Нет, ну что Вы, – я плачу за Вас.

Понимаю, голова кружится

и мутит немного с утреца, –

не фанерой полетим, а птицей;

люди скажут: праздник – удался!

Туманный Эльсинор

Не читаю по рунам предания,

мне почувствовать проще, чем знать,

что наследник, приехавший в Данию,

презирает придворную знать.

Ровно в полночь спускаюсь по лестнице

и не страшно свидетелем стать,

в каждом камне как призрак мерещится

королевская гордая стать.

Над скалистым обрывом у крепости,

где молитвою кажется стих,

ни людей и ни духов, – в окрестности

даже ветер испуганно стих.

Сапоги мерно шлёпают лужами,

сквозь туман, аки лондонский смог,

возвращаюсь промокший, простуженный,

но видения встретить не смог.

Сотни лет не проходит агония.

Чтоб забыться, – не хватит вина,

есть в коварстве фатальном Полония

и моя, вероятно, вина.

Номинация

«Стихи об эмиграции, ностальгии и оторванности от языково-культурных корней»

Поговорим?

От ностальгии знаю средство, –

хрустит огурчик, пью вино.

Мой оппонент впадает в детство

и тычет чувством локтя, но

при этом сам краснеет густо.

Молчу и слышу приговор

литературного Прокруста:

написанное мною – вздор,

мне Бродского не снилась Лира,

мой критик сам лауреат

провинциального турнира,

прошедшего лет семь назад,

и я – им никогда не стану!..

Ну что ж, приму и этот грех.

Ассоциируется странно:

собаки, тундра, спирт и смех,

геологи, оленеводы…

Не помню, – чукча, иль якут –

с программой «Малые народы»

семестр учился в ЛГУ

и с экспедицией вернулся.

Вокруг огня столпились все.

Рассказ закончил, усмехнулся,

от стопки больше окосев:

«Я – европейц, вы – азиаты,

вы никогда не стать как я»

и смачно подытожил матом,

но не обиделась семья...

Как в тундре я сижу понурый,

но к микроклимату привык,

а самоед литературы

по трафарету шьёт ярлык.

Зеро

На узких улочках Монако

под ярким солнцем княжества

не мне пришлось от счастья плакать,

с ним разминулся, кажется.

Мой двадцать первый век от века

от пятницы – до пятницы,

как ночь в предчувствии рассвета,

на запад тихо пятится.

Экранный след послушных клавиш,

как драгоценность редкую,

под утро на зеро поставишь, –

катись ты всё… рулеткою.