ЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРА-2016. Конкурс эссеистов «ТЕМА РОССИИ В СОВРЕМЕННОЙ ПОЭЗИИ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ»

Глядя из Лондона

Тема России в стихах двух лондонских поэтов-эмигрантов

Эта небольшая работа – дань памяти и уважения двум мастерам слова. Трудно объединить вместе  таких разных поэтов как Олег Прокофьев (1928-1998) и Равиль Бухараев (1951-2012) – представителей двух разных поколений, один из которых родом из Парижа, другой – из Казани. Что было между ними общего? Пожалуй, только то, что оба когда-то жили в Москве, а последние годы жизни провели в Лондоне. Мне неизвестно, знали ли они друг о друге, встречались ли когда-нибудь. Но так получилось, что и с тем и с другим я был знаком.

С Олегом Сергеевичем Прокофьевым, мы подружились с первой же нашей встречи: он подошёл ко мне после концерта, где  исполнялась моя музыка, поздравил меня и назвал своё имя. А я с детства обожал музыку его отца Сергея Сергеевича Прокофьева, и это нас сблизило. За шесть лет нашей дружбы мы встречались с Олегом множество раз: у меня дома или у него, на концертах или художественных выставках. Ученик Роберта Фалька, он был незаурядным художником и скульптором, а его поэзию я знал по целой серии его самодельных поэтических сборников, которые он дарил мне и моей жене, композитору Елене Фирсовой,  чуть ли не при каждой нашей встрече. Олег был на 20 лет старше меня и на  20 лет дольше меня жил в Англии. В Лондон он приехал в 1971 году, с трудом получив  разрешение от советских властей сопровождать тело своей покойной жены англичанки Камиллы Грей, которая, живя в СССР, внезапно умерла от гепатита во время своей беременности. Похоронив жену, Олег решил остаться в Англии.

Я не думаю что он испытывал ностальгию по советской России, и если говорил о ней, то чаще с горечью. В СССР, куда в 1936 году семья перебралась из Парижа,  его мать, Лина Прокофьева, была арестована в 1948 году и восемь лет провела в сталинских лагерях,  а отец, в то время уже женившийся на другой, ничего не хотел знать ни о своей первой жене, ни о своих детях. В 1959 году Олег впервые опубликовал свои стихи в журнале «Синтаксис», после чего в «Известиях» в разносной статье «Бездельники карабкаются на Парнас» его подвергли жестокой критике. В России для Олега были важными лишь несколько вещей: русский язык, русская поэзия, русское изобразительное искусство и русская музыка. Но «ландшафт» современной русской поэзии казался ему слишком шумным, а ему хотелось тишины. Приехав в Англию, Олег заметил, что она даёт ему гораздо больше возможности для самоуглубления, что английский лирический пейзаж, поэзия деревьев, газонов, облаков – действует на него вдохновляюще, что английский образ жизни и ментальность лучше всего гармонируют с его характером, а традиционная английская сдержанность в выражении чувств и тенденция к  недоговорённости особенно хорошо подходят ему как поэту. Тема России в своей явственной форме почти полностью отсутствует в его поэзии, хотя встречаются исключения, как это краткое, но весьма характерное стихотворение:

№ 11 (из цикла «Двенадцать дзэн притч», 1995)

путь россиянина труден

он идет колокольным звоном

открывает вид на себя

через форточку в тюремный двор

где зеленого неба клочок

сияет как новенький доллар

Олега в поэзии больше занимали другие проблемы,  о которых он написал в записке «О себе в словах», (цитирую по рукописи, которую он мне подарил в один из последних своих визитов; полностью этот текст опубликован: http://wikilivres.ru/About_myself_-_Oleg_Prokofiev): «...стихи мои, как я ни люблю их (хотя далеко не всегда), всё же меня волнуют меньше, чем, например, мои дети или моя смерть. Но иногда, всё же, мне начинает казаться, что я сумею найти, сочиняя стихи, некий волшебный ответ на многие загадки, которые окружают меня, такие, как, например, какая тайна откроется мне до конца моей жизни, или, скажем, какое существование возможно за пределами моего и, вообще, для чего всё это. Впрочем, последнее, пожалуй, ясно: это для того, чтобы задавать такие бесполезные вопросы. Лучшее, что дало мне занятие поэзией, это чудо процесса появления из неизвестности стихотворного образа в том необыкновенном сочетании слов или строк, которые составляют его. И здесь — в новом смысле (или даже отсутствии его), в загадочном звучании и ритме для меня открывается что-то доселе невиданное и непостижимое. Чаще всего, хотя и не всегда, их явление случается со мной в том сумеречном промежутке, что между явью и сном».

Стихи Олег писал всегда верлибром, сконцентрировано, тщательно подбирая каждое слово, избегая любых клише, ритмической монотонности, рифм а также знаков препинания.  Он старался избавить свой поэтический текст от «мелкословья», не просто сочетая слова, но стараясь делать это так, чтобы «корень зла извлекался из раны»:

Большая ночь  № 8 (из книги «Свеченье слов», 1991)

корень зла

извлечённый из раны

исцеляет от мелкословья

проснувшийся колосс шагает сонно

по страницам ошибок плах

народы шумно спят

заглушая храпом пытки

героев безголовья

Он умел  в четырёх коротких, но ёмких строках охарактеризовать суть поэтического творчества и при этом запечатлеть окружающую поэта атмосферу непонимания:

№ 8 (из цикла «Двенадцать дзэн притч», 1995)

овечки рождают ягнят

поэт сочетает слова

его осуждают за это

жующие кебаб

Олег умер 20 августа 1988 года внезапно от сердечного приступа на пляже на острове Гернси, где отдыхал с семьёй. Мы с женой были на похоронной церемонии, которая состоялась две недели спустя в лондонской церкви Сент-Маргарет-Ли, и там дети Олега прочли с амвона по-русски, а затем в переводе на английский два его поразительных стихотворения:

<1> (из книги «Отпечаток отсутствия», 1995)

я сотрусь как рисунок

как узел распутаюсь

слова разойдутся

по своим делам

взамен не то что ничего

а ветер будет дуть слегка

и звезда лучиться

<2>

жизни осталась куча минут

объёмистых пухлых минут

однако исход неминуем

свечку задуют

страхом засудят

забвеньем обидят

страшнее — разбудят

и скажут

ты не был

будь

Стихи эти мне сразу показались подлинными шедеврами и, может быть, вообще лучшим из сочинённого Олегом, а Лена, моя жена, была настолько впечатлена, что положила эти стихи на музыку, написав вокально-инструментальное произведение для баса, флейты и арфы, которое исполнялось затем на концерте, посвящённом памяти Олега, 20 декабря – в день его 70-летия.

֍ ֍ ֍

С Равилем Бухараевым мне случалось видеться не один раз, а однажды летом, в самом начале 2000-х, вместе с ним, его женой Лидией Григорьевой, а также семьёй поэта и писателя Хамида Исмайлова,  мы провели чуть ли не полдня на пикнике в лондонском Трент-парке. Равиль был моложе меня на три года, но щетинистая с проседью растительность на лице делала его более солидным. Он был необычайно приятным в общении. Мягким голосом искренне и увлечённо рассказывал он о своей жизни и своих интересах, об истории и религии, о Золотой Орде и Коране, над русским переводом которого тогда трудился,  а также о татарской поэзии, нам совершенно незнакомой. Он был сыном известного учёного Раиса Бухараева, доктора физико-математических наук. Равиль поначалу тоже пошёл по этой стезе, окончил университет и стал специалистом по технической кибернетике, но увлечение литературой оказалось более сильным. Он стал членом Союза писателей, занимался переводами, писал пьесы для Казанского кукольного театра, побывал в Венгрии где изучил венгерский язык. В 39 лет, отчаявшись и разочаровавшись во всём, Равиль уехал в Англию, где, наконец,  нашёл достойное применение своим силам, став сотрудником русской службы Би-би-си, одновременно занявшись научным изучением ислама, его истории,  переводом исламских книг на русский язык, а также сочинением прозы и поэзии  на русском, татарском, английском и венгерском языках. Написав и издав около 30 книг, он пришёл к выводу, что его жизнь состоялась. «Я понял главное – бесполезно стучаться о стену головой ради себя и своего таланта. Но если ты трудишься ради высокого и намного более высокого, чем ты сам, чем даже твой народ, лишь тогда ты начинаешь понимать самого себя» – говорил он в одном из своих интервью.[1] Равиль был уверен в правильности своего выбора, осознав, что, оставшись в России, он обрёк бы себя на  малоосмысленное прозябание. Обращаясь к стране, которую покинул, он писал в 1992 году:

Я и не жил до сих пор толком.

Был как новый, а теперь – трачен.

Что ж ты вяжешь-то меня долгом?

Донимаешь-то зачем плачем? <...>

Уходил я от тебя морем,

загибался под чужим кровом...

Да отстань ты со своим горем!

Отвяжись ты со своим зовом!

Обделяла ты меня волей,

наделяла грудой объедков...

Что ж ты мнишь себя моей долей,

кровом, родиной, землей предков? <...>

Только сам-то что опять вою?

Мне ведь идолы – твои боги.

Но куда я с этой любовью,

кроме как опять к тебе в ноги? <...>

Другое его стихотворение того же года начинается также недвусмысленно:

Вернулся бы, зная, зачем и куда,

уехал бы, зная, откуда...

В 2003 году семью Равиля и Лидии постигло большое горе, их единственный сын Василий Бухараев, бывший офицером русской армии, погиб при исполнении служебных обязанностей. Тогда-то Равиль и написал цикл стихотворений «Небесный сын мой», в котором вёл воображаемый диалог с сыном, прощаясь с ним – сильное и душераздирающее произведение. Приведу здесь лишь короткий отрывок, датированный 12.12.03:   

Когда вернусь в казанские снега, 

мы разглядим друг друга в свете Бога,

и я пойму, о чём была туга,

и я пойму, зачем была дорога...

Мой мальчик, потерпи ещё немного,

пока вернусь в казанские снега...<...>

Но где наш дом? Давно кружит пурга

по-над страной в развалах бурелома;

не различить ни друга, ни врага,

дорога, как и прежде, незнакома,

Твои надежды предала страна,

но грязь и кровь забелены порошей:

снега, они сияют, мой хороший.

Отчизна, как всегда, едва видна...

Живя и работая  в Англии, Равиль не порывал связей ни с Россией, ни с Татарией, время от времени возвращаясь то в  Москву, то в Казань. В 2004 году Равиль составил целую книгу своих переводов татарской поэзии, которую назвал «Благодарение». Одно из стихотворений татарского классика Дэрдменда (1859—1921), «Брызгами взвиваясь ввысь, во тьме ночей...»,  в его переводе звучит так, будто оно написано о самом Равиле:

...Так услышь и соловья мольбу в тиши,

брось свой взгляд на тихий свет его души.

Через горы-долы прилетев домой,

неужели он в краю родном чужой?

Помнит он чужбины солнце вдалеке,

мхи-лишайники, озера в тростнике,

свежий воздух, птичий звон, летящий вдаль,

вольной воле поверяющий печаль.

Переждав за морем зиму и мороз,

песни странные с чужбины он принес.

Перед нами промелькнули лишь некоторые моменты из жизни и творчества двух лондонских поэтов-эмигрантов – очень разных по мировоззрению и направленности своих интересов, манере и стилю, тематике и характеру поэтической работы, но при этом оба творили с полной отдачей и ответственностью, искренно и бескомпромиссно. Поэзия того и другого не оставляет нас равнодушными и вызывает отклик в сердцах читателей, круг которых, как мне кажется, будет всё больше и больше расширяться.