Эмигрантская лира — 2016. Конкурс поэтов-неэмигрантов «Неоставленная страна»

Номинация «Неоставленная страна»

Памяти Бориса Рыжего

А.П., с нежностью

Книжные мальчики

мечтали о памятниках из гранита,

Сочиняли эпос дворовый про кровавый закат,

Фантазёры-обманщики

хоронили беднягу пиита,

что с разрезанным горлом на рельсы упал посреди эстакад.

Это урки его замочили, а может – милиция,

Это было на Вторчермете, а может –

        в бреду.

Я приду

помириться,

со всеми приду помириться,

И ты скажешь, что любишь…

что видела сон…

что я полный приду –

рок придумали, Нюся, такие же, в общем, романтики,

чтобы жизнь не казалась кытлымским бараком под кислым дожжём.

И поэтому я…  я всегда больше верил грамматике,

чем, в натуре, чему-то ещё.

Запятые и буквы не врут, даже если расставлены

в идиотском порядке, неграмотно и смешно.

Ты ответишь – воронам плевать, и крестам’ плевать,

что там пьяный оркестр похоронный выдувает меж нот.

В этом логика есть. Я хотел быть чуть-чуть знаменитым.

И, наверное, буду ещё. В сорок пять, в сорок шесть.

Мы писали сказки, нам ставили памятники из гранита,

Жаль, что всё оказалось – жесть.

Бабы ушли

Годы бренчат мне –

я арестант зрелости.

В драке свинчаткой

сломан библейский нос.

Бабы ушли – то ли из ревности,

то ли из вредности.

Бабы ушли.

Нелеп и тверёз,

как архангел в  ЦПКИО,   

топчу  сапогами клумбы,

годы как цепи Камо 

под ногами.

Как там писал Есенин?

Радость даётся грубым?

Радость – она как баба –

поделена меж богами.

Боги, на первый-второй

рассчитайтесь по списку Форбса!

Я бы свалил в Торон –

то еще, мля, местечко, -

В русский квартал с березками

незваным татарином впёрся...

Боги, отсыпьте радости –

я вам поставлю свечку

в прянично-петушковой

церковке на Полянке. 

В скверике возле школы

выдую литр во славу,

Утром опохмелюсь

и буду в полном порядке –

Буду писать стихи

и думать слева направо.

Прогулка

Поброжу по перрону, потом по Перинной,

на Невский сверну.

Там домик барона и дом балерины,

Там хлопнем с тобой по вину.

Там времени ветер пуд пыли не вытер

с отеческих плит.

Там Hoffman - русский пиит –

как Вертер, приехавший в Питер,

Там Бени ночлежка, в ночлежке мальчишки,

иголки, вши.

Орел или решка – живым. А почившим –

шиши на помин души.

На улице Блока сгорела аптека, 

последний фонарь разбит.

Ни чёрта, ни Бога, ни человека,

Ни ангела. Питер спит. 

Испит и мрачен,    

 стою на Пряжке –

одинокий, как Хармс перед арестом.

Слушаю, как от счастья плачет,

раздвинув ляжки,

чья-то невеста

в пятиэтажке.

 В окне мелькают

слова и руки, стукач и прачка.

Ползут букашки –  

 и так веками.

Жизнь на карачках.

Был да весь вытек

как глаз дворняжки

фонтан на Щорса.

Я не портняжка –

плохиш и нытик.

Но мне зачтётся

игра без правил

с разгромным счётом

в ворота мира

и драка с чёртом на переправе

Москва – Пальмира.