Конкурс поэтов-эмигрантов

Номинация «Стихи о родном крае, об историко-географических и культурно-языковых корнях»

* * *

Деревянный, словно нарисованный
на фанерном выцветшем щите,
как сверхсрочник демобилизованный,
отраженный в небе и в пруде,
этот город, шиворот-навыворот,
у меня в походке и в крови.
Подмосковный пасынок и пригород
беспросветной хвои и травы.
А под вечер, тоже нарисованный,
разметав холмы сосновых игл,
в заграничной кепке парусиновой
безлошадный мчится мотоцикл.
Хорошо с таким же ускорением,
обогнув полсвета до утра,
возвращаться к людям и растениям -
старожилам города-двора.
Лишь в краю избытка кислородного
можно выйти (пять минут ходьбы)
за пределы клубня огородного
и за рамки собственной судьбы.

* * *

Как слушали столетия назад
кувшин, свечу, сверчка, часы с кукушкой,
как шум прибоя слушали в ракушках, -
я слушал снег, я слушал снегопад.
Я слушал снег - гуляние и крик
при массовом стечении народов,
листовками из толстых самолетов
рассыпанные рукописи книг.
Я слушал снег, который говорил
назойливыми белыми словами,
летящими в пространство куполами,
серебряными маршами перил.
Я слушал снег и домики на снос.
Я слушал птиц живых и замороженных.
Я слушал ветку железнодорожную
и старый маневровый паровоз.
Я слушал снег и Киевский вокзал,
где жизнь людей видна, как на ладони,
в обычном цвете, запахе, объеме.
Я слушал снег во все свои глаза.
Я слушал снег. Я слушал детский смех
и детский плач, и рев больного зверя.
И мотылек стучал в стекло сквозь снег.
Я слушал и ушам своим не верил.
Танцующая бабочка в окне,
чьи коконы раскручивались в смерчи...

Я слушал снег в таком глубоком сне,
как до рожденья или после смерти.

Номинация «Стихи о стране нынешнего проживания»

* * *

Сжимает улица простор,
к Днепру бежит с трамвайным звоном,
а наверху ни парк, ни двор,
а просто холм, прикрытый домом.

Произросла над мостовой
архитектурная нелепость:
фасад развернутый как крепость
и холм с кустами и травой.

Крутые склоны с трех сторон,
строптивый холм ничем не занят.
Клочок, нетронутый дизайном
декоративных мастеров.

За гребнем башен для жилья,
за лабиринтом и спиралью
лежит обычная земля,
как будто город разобрали.

Здесь все восходит к небесам.
Быть может, в башенке пузатой
в начале века жил писатель
и даже книгу написал.

А может, не жил... Нынче тут,
хотя все окна, как бойницы,
одни аптекари живут
и санитарки из больницы.

Скрывает замок пожилой
скамеек выцветшие доски,
столбы с веревкой бельевой
и разговор людей подольских.

Не обоснованный никем
музей Андреевского спуска
стоит над улочкою узкой,
как чужеземец в парике.

* * *

Рыба зеркальная плещется в пойме,
серая мышь копошится в соломе,
птица лесная свистит над землей.
Будто корабль в затуманенной бухте,
фосфоресцирует летняя кухня
глиной, известкой и теплой золой.

Пахнет сухою и свежей рыбешкой,
пылью, под каплями сбитой в лепешки,
погребом, грядкой и шифером с крыш.
Вдруг безо всякой на это причины
разом сжимается небо в овчину,
цепко, как в полдень - летучая мышь.

Что за предчувствие реет над садом?
Капли спускаются мерным каскадом
прямо с веранды, листвы и ветвей -
то приглушенно, то резко и звонко,
то по стеклу или мокрой клеенке,
то по раскрытой ладони моей.

Словно в руке не решетки монеток,
а узелочки от марионеток,
коими к памяти прикреплены
в дальних углах, на центральных базарах,
на всевозможных платформах, вокзалах
старцы, хромые, слепцы, горбуны...

Брызги почти затопили канавки,
линию жизни и след бородавки.
Но световодного воздуха шест,
обогащая округу озоном,
двинулся по хуторам под Херсоном,
напоминая прощания жест.

Номинация «Стихи об эмиграции, ностальгии и оторванности от родных корней»

* * *

Словно в полуподвале меня поселили,
ниже уровня лужи.
До ближайшей земли мореходная миля.
Рыба ищет, где глубже.

Мне из этого мира не выйти сухому,
отдышаться на суше.
За спиной, как хомут, прогибается омут.
Рыба ищет, где глубже.

Мутноватым пятном стекленеет поверхность.
Звуки глуше и глуше.
Расплываются буквы присяги на верность:
Р ЫБ А ИЩ ЕТГДЕ ГЛ У БЖЕ.

Разбиваю стекло, как отравленный газом,-
свежий воздух снаружи!
Против ветра всегда продвигаются галсом.
Рыба ищет, где глубже.

Все равно вырываюсь и вылез по пояс,
втянут заживо тут же.
Даже птица и маятник ищут покоя.
Рыба ищет, где глубже.

Я хочу на чердак, под железную кровлю,
чай с лимоном на ужин.
Пусть потом барабанят дожди хладнокровно:
рыба, дескать, ищет, где глубже.

Пусть потом и душа, пережившая ересь,
станет чище и легче
в час, когда, по реке поднимаясь на нерест,
рыба ищет, где мельче.


* * *

Сколько лет я участвовал сам
вместо важного дела во вздорном,
может быть, при рожденьи повторном
опознаю себя по стихам.
Сквозь нехитрый поверхностный слой
по пластам, что в глуби настоялись,
вдруг пойму, что игрой обстоятельств
управляет стечение слов.
Что за ними?. А что за душой?
Темы вечные, тонкие тени,
отголоски своих побуждений
и навязчивый опыт чужой?
Полутон или полунамек,
или плач, или скрежет зубовный,
или попросту случай забавный
на листы терпеливые лег
в сочетании с музыкой? Но
узнавание образа в книжке
по эффекту сродни фотовспышке:
слишком ярко и слишком темно.

Где же точка отсчета, шкала
достопамятных метров и литров?
Перед взглядом рябит мошкара
препинания знаков и литер.
Постепенно сквозь пыль и пыльцу,
сквозь невидимых крыльев движенье
появляется изображенье,
словно кровь приливает к лицу.
Занесенный по окна песком
дом, где стол свежевыкрашен лаком,
где раскрытая книга под лампой
и сервиз на двенадцать персон.