Конкурс критиков.

Номинация «Критическая статья об эмигрантском творчестве русскоязычного поэта-эмигранта».

Глеб Александрович Глинка.

Ума дерзанья, крылья веры, души пророческие сны.

(Симбирск, Россия, 1903г. + Кэбот, шт.Вермонт, США, 1989г.)

Поэт, прозаик, литратурный критик. Представитель старинного дворянского рода. Родился в Симбирске, куда его отец был сослан за участие в студенческих беспорядках. Учился в Москве, в институте им. В.Брюсова. На 20-е годы пришлись его первые поэтические публикации, вышел сборник детских стихов «Времена года». С 1927 года Глеб Глинка входил в литературное объединение «Перевал». Работал консультантом в издательстве, преподавал. В конце июня 1941 года в составе «писательской роты» ушел на фронт. В октябре попал в плен, четыре года находился в концлагерях на территории Польши и Германии. После освобождения остался в Европе. В 1948 году переехал в США, прожил почти 40 лет в Нью-Йорке. Писал и издавался. В Америке вышли его сборники «В тени» (Нью-Йорк, 1968) и «Было завтра» (Нью-Йорк, 1972). Не зная английского языка, читал лекции в университах и колледжах. Похоронен на русском Ново-Дивеевском кладбище в 100 километрах от Нью-Йорка.  Источники: http://dic.academic.ru; htpp://lib.rus.ec ; www. az-libr.ru

Поэзия – гибкий трамплин, // Прыжок и полет вверх ногами.

Глеб Александрович Глинка, носитель древней известной фамилии, литератор и поэт, родился в России в канун японской войны, умер в США в конце двадцатого века. Весь, почти без остатка, двадцатый век вошел в его жизнь, продиктовал ему свои правила и условия, разорвал жизнь на две части, сформировал судьбу.

Глинка начал рано писать стихи и писал всю жизнь: /Мечталось в детстве сладко, робко /Перо царапало листки /И в сердце – маленькой коробке /Стихов хранились лепестки. («Поэт»).

Его первые стихи ароматны, живы, неожиданны, они дышат воздухом Серебряного века: /Огромных звезд разбитое стекло /Рассыпано на черный бархат нежный, /А нам так холодно и так светло /Средь каменных домов, в забвенье снежном.

На его юность и молодость пришлись Первая мировая война, две революции, становление Советской власти. Огромный кровавый молох перемолол тысячи жизней, не оставив от могих и следа.  Но семья выжила (спасло, возможно, известное имя), Глеб закончил Брюсовский институт и стал профессиональным литератором.

В 1920-е годы его стихи и прозу начали издавать, он был востребован. Глинка вошел в литературное обединение «Перевал», но объединение просуществовало недолго: оно было разгромлено Советской властью, которой достаточно было прочитать между строк намек на инакомыслие, чтобы уничтожить. Глинка выжил (опять имя?), он продолжал издаваться - тихо, не много, не часто, но все же. Читал лекции в литературном институте, вел практические занятия, работал в издательстве.

Затем Вторая мировая. В конце июня 1941 года в составе "писательской роты" поэт ушел добровольцем на фронт. Сохранилось стихотворение-воспоминание «Письмо красноармейца» - меткие, замечательные строки, в которых проглядывает сам неповторимый Глеб Глинка: /Вокруг меня все новое, чужое: /Другие люди, зданья, города. /На мне шинель ужасного покроя, /А вместо сердца – красная звезда.

(В последних двух строчках, остро и точно - и характеристика времени, и отношение поэта к этому времени).

Ранение, окружение и плен перевели его по ту сторону границы. Четыре года провел он в концлагерях, был освобожден союзниками в 1944 году и остался в Европе.

Человек канул, исчез, его считали погибшим, в Москве остались жена и маленькая дочь. Связи, переписки с ними не было и не могло быть, письма из-за границы карались жестоко, а возвращение поэта на родину - это расстрел, в лучшем случае - новая полоса концлагерей. Выбор эмиграции был вынужденным, он стал эмигрантом второй волны. Глинка жил во Франции, затем в Бельгии. В Брюсселе он освоил новую профессию, работал скульптором. Здесь возникла новая любовь, появилась новая семья, в Брюсселе родился сын Глеб - /Рожденье второе и новая жизнь.

Освобожденная, разрушенная Европа училась заново жить, дышать, любить, осмысливать... Как ростки на пепелище, возникали фонды помощи жертвам фашизма и коммунизма, в том числе и русским военнопленным. Среди создателей фондов упоминаются имена Элеанор Рузвельт и А.Л. Толстой. При содействии такого фонда поэту с семьей удалось переехать в 1948 году в Америку. Они поселились в Нью-Йорке.

ЭМИГРАЦИЯ И ЭМИГРАНТЫ. В первых стихах Глинки о войне и эмиграции - только боль и ритм: /В боях мы не пали, /Костьми не легли. /Нам души взорвали, /Сердца нам сожгли. («Испепеленные»).

Но жизнь постепенно налаживалась. Америка дала кров, свободу и возможность писать, именно на эмиграцию пришелся расцвет его творчества. Глеб Глинка писал многие годы для русских журналов, газет и альманахов, работал в издательствах («Вестник РСХД», «Новый журнал», «Русская мысль» и др.), читал лекции в университетах, колледжах, русских школах; писал стихи и прозу – литературную критику, очерки, эссе. Писал много и интересно. Общался с Керенским, Набоковым, Иосифом Бродским (имена – как из разных эпох!).

«Все наши малые сии», - говорил поэт с сочувствием о собратьях-эмигрантах, прибивавшихся к чужим берегам. Первая волна русской эмиграции осела в Европе, особо сконцентрировавшись в Париже. Вторая волна – в США и Нью-Йорке. Третья прибывает повсюду, процесс продолжается: как мощным взрывом, длящимся почти столетие, разносит наших людей по миру... Из них формировался, вылеплялся, заявлял о себе русский эмигрантский мир, разнообразный, сложный, широкий и одновременно узкий, замкнутый, обращенный внутрь себя, сосредоточенный на своей русскости и особенности, почти мессианстве. Мир, смотрящий на Запад едва ли не высокомерно.

Запад всегда притягивал русского человека своими активностью, трудолюбием, фейерверком идей. Но тот же Запад казался слишком меркантильным, отстраненным, терпимым, мещанским, самодовольным, алчным, недалеким... Негативные эпитеты Запада можно коллекционировать бесконечно. Само слово «Запад», символ заката - разве не ругательство? Деловитость здесь кажется наигранной, прикрывающей равнодушие, улыбки – фальшивыми: /Грязной метлой ощетинилась жизнь, /Алчность шныряет повадкою лисьей /В мире реальной и будничной лжи.

Практичная Америка вызывала у многих отторжение, в ней было слишком много инаковости: /Вместо храмов – банки, /Вместо счастья – труд.

Нет общих свойств и характеристик, объединяющих разных людей под флагом/этикеткой «русский эмигрант». Эмигрантские характеры, типажи, герои - все очень разные. Вот – нежный образ русской эмигрантки, трогательный и вечно живой: /Она в дымке грустной, /Мучаясь, любя, /Безраздельно русской /Чувствует себя. («Портрет. В.О.»).

Встречались на Западе и «прежние люди»: /Не умом жил, а чувством, /Без руля и ветрил, /С прирожденным беспутством /Княжий титул носил. («Бывший Печорин»).

Но вполне безобидные бывшие печорины тихо вымирают, и повсюду остается самый узнаваемый типаж: /...Не до девок, не до баб нам, /Только б водка с огурцом. /Чтоб с размахом, чтоб похабно /Погулять перед концом. («На закате. Ю.Т.Гаркуше»).

Дрожи и передергивайся, корректный Запад. Что это - ужас, гротеск, пародия? Дикая, хмельная суть души славянской, разграниченная, по Достоевскому, от бездны до неба? Возможно, что да, куда деваться, самим страшно. На путях содомских идеал Мадонны...

Но русская эмиграция дала Европе и Америке новую, яркую, сильную богословскую школу, она заговорила спокойным, уверенным голосом о Том, о Ком не принято было в мучительном двадцатом веке говорить, вспоминать и думать: /Душой, не головой, /Не в самости, а в духе, /В себе познай Его /Среди мирской разрухи. («Завещание. Светлой памяти о. Павла Флоренского»). Русское богословие двадцатого века зазвучало сразу на множестве языков, оно заговорило как отголосок сотен тысяч голосов мученников, погибших в российском кровавом кошмаре. И пробудило многих на Западе.

ПОЭТ. «Он был очень интересным человеком и незаурядным поэтом», - вспоминал один из его современников. Глеба Глинку отличали ясность мысли, наблюдательность, сдержанность поэтических форм, необычность видения, безупречная ритмичность. В нем не было эмигрантской грусти, сенсов, игры сознания в прятки и мыслительных водоворотов. Но вот самохарактеристика, похожая на диагноз: /Психопат и неврастеник – /В этом смысле я поэт.

Или вот это: /Эмфизема души /У меня от стихов. /Хоть пиши, не пиши – /Все ж не будешь здоров.

Сам поэт Глинка много пишет о ПОЭТЕ, о его жизни и притрепетной душе, его противоречивости и надмирности. Он вспоминает: «...меня волновало чувство грусти, что не всё у меня «не как у людей», и в то же время было гордое сознание своей обособленности...» и он же добавляет вслед: /Есть нелепости в поэте /И невзрачен он на вид.

Глинка кажется временами насмешливым, иногда едким и гротескным. Но в нем нет зубоскальства, есть, скорее, грустная улыбка, а если слышится насмешка, то над самим собой. И еще беспредельная искренность. А такое видение мира, сюрреалистичное, слегка вывернутое, вообще свойственно этой эпохе и поэту Глинке, оно помогает выжить...

Поэзии он противопостовляет молчание, как более здоровое состояние: /Твори безмолвные молитвы, / И если сможешь – Брось писать.

И совсем уж крайнее замечание, почти отчаяние, о той же никчемности поэта: /Боль до дрожи: Нету крыл... /Вроде умер, значит жил. («Биография»).

А какой горечью наполнены эти слова: /Я – это тень от былого, /Дикого, нежного, злого. /Тень на стене не моя. /Тень – это подлинный я.

СОБА. Сюрреалистичный взгляд на жизнь помог разглядеть ему Собу. Собой, своей особенной, индивидуальной, ни на что больше не похожей «собой» наделен-одарен каждый из нас. Собой мы бываем довольны и недовольны, мучаем себя, гордимся собой. Соба мешает нам жить, заслоняя все вокруг собою и заставляет пропускать все через себя: /Строптивая соба потна /Возвратным самомнением... И – /Как в одиночестве глухом, /Мы в самости своей живем... Но та же соба, самость помогает поэту творить, нести отсебятину, без которой ничего невозможно создать.

ЛЮБОВЬ. Поэт, тем более, лирик, не может не писать о любви. Любовь начинается с симпатии к случайным попутчикам в метро, причем в час пик. Что может быть труднее, чем необходимость любить этих людей в толпе и давке? - но любить надо всех: /Уродов и пригожих, /Маститых и не в масть; /Тогда мы сами сможем /Свободнее дышать. («Сочувствие»).

Она проходит глубоким сочувствием к тем душам, которые живы и полны любовью: /Кто не способен мстить, /Кого разлука гложет, /Кто может все простить, /Лишь разлюбить не может. («Совесть»).

И обязательно должна быть в нас та полная, абсолютная любовь, которая долготерпит, милосердствует, не ищет своего, но всему верит и все переносит: /Любовь – это жалость до боли, /Никак не мое или моя: /Тебе, для тебя и с тобою, /Во всем только ты, а не я. («Лирический трактат. Жене моей Елизавете»).

Последние годы, оставив суетный Нью-Йорк, поэт жил в доме сына, в городке Кэбот, шт. Вермонт. Это была другая Америка - малоэтажная, просторная, тихая, с нереально красивыми северными лесами и иным ритмом жизни... Жил в тиши и продолжал писать: /И вот, с седыми волосами /Я старый сгорбленный чудак, /А сердце – как большой, стихами /Набитый доверху чердак. («Поэт»).

На закате дней он побывал в России и встретился с дочерью. Умер в доме сына, в возрасте 86 лет, на улице, названной его именем – Glinka Road. Деловая Америка умеет быть зрячей и благодарной.

РОССИЯ. Глеб Александрович оставался всю жизнь безнадежно, неисправимо русским человеком. Английского языка он не выучил, американского гражданства не принял. Жил жизнью России и памятью о ней. О родине он писал редко и видел ее иной, чем видим мы - нереальной, как град Китеж и прекрасной, как Небесный Иерусалим: /Звучанье чисто, как свирель. /Молчанье грустно, как метель. /Свет веры – как волхвов звезда, /С тобой я всюду, навсегда. («Святая Русь»).

Post Scriptum: ИМЯ. /Прощенье грехов, разрешенье забот... /Я знаю, что имя мое не умрет - эти строчки оказались провидческими и живы не только стихи, но и имя: известный американский адвокат, профессор Глеб Глинка – сын поэта, живет и работает в Москве. Энергичная doctorliza, Лиза Глинка, основательница фонда «Справедливая помощь», доктор паллиативной медицины, помогающая ежедневно неизличимо больным, потерянным, умирающим людям – его невестка. Живет там же, работает повсюду.