ЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРА - 2016. Конкурс поэтов-эмигрантов «Эмигрантский вектор»

«TAM»

tuba mirum

(памяти А.К. Лебедева, профессора Московской консерватории)

Я дул в трубу – большую «иерихонскую»,

ходил в лампасах, брит под полубокс.

И на парадах мёрзнув грезил Консою, –

там беломором ноты жёг мой бог.

Стоял там пульт, заговорённый временем,

со шрамом: «годы и́дут – звука нет».

И было ясно всем, что юность временна,

и здесь не найден счастия секрет.

Искали правду в баре за Ваганьковским,

где было пиво в автоматах на разлив.

И песни там гуляли хулиганские,

да и народ кружил – неприхотлив.

Шутил сатирик модный в телевизоре:

«... консерватория, суд/золото, Сибирь...»

Но грело душу «солнышко» от Визбора

да плюс чуть-чуть закуски под пузырь.

Всё рушилось, кончалось и, как водится,

страну опять пускали с молотка.

И плакала на небе Богородица,

и не осталось счастья ни глотка.

С тех пор немало песен перепели мы, –

импровизаций таяли года.

Но синими московскими метелями

уж не согрет душу никогда.

Pilgrimage

Говори по-русски, не стесняйся.

Всех ошибок, сделанных тобой –

на один запой святого пьянства,

Богом отведённою судьбой.

Хватит на безумную комету,

а не только на огни Москвы.

На фонтаны рая, что по свету

второпях искали тщетно вы.

Это вас, которые  бежали

вышедшей волной из берегов –

сердце, утоли его печали –

не дождался праведный Иов.

В поисках изысканного блага,

отвергая истинную блажь,

стерпит всё покорная бумага

что на ней напишет карандаш.

Хорошо ли, плохо ли заточен –

проведёт по сердцу остриём.

Я и сам люблю себя не очень

уходя из мира каждым днём.

Чушь – все эти радости земные,

не о том сегодня говори.

Все подонки – самые родные, –

самый подлый враг живёт внутри.

Выбирай любое из наречий,

в темя иероглиф наклоли,

всё равно ты был уже отмечен

русской кармой Mатери-Земли.

А за что же, спросишь, наказанье? –

Тишиной останется ответ.

Сколько того золота в молчаньи, –

может и в помине его нет.

«ЗДЕСЬ»

31 октября – ноябрь, 13 *

Я выйду заполночь на самый край земли,

где нету слов, и тишина – есть справедливость.

Где Матерь Божия, печали утолив,

вернёт душе моей надежду, аки милость.

Но отрезвление пронзает, как свинец.

И взрыв шахида – есть пощёчина Post-Mortem,

как аритмия неприкаянных сердец,

шрапнелью рвущих в лоскуты мою аорту.

Тончайшим контуром растущая луна

из тьмы протискиваясь вспарывает небо.

Я жив, и значит, я не заплатил сполна,

а только нажил чепухи и ширпотреба.

А ты не веришь и отчаянно кричишь,

о том, что миром эликсир безумья выпит.

Как – умирать – и видеть ласковый Париж?

Как – улетать – навечно в сказочный Египет?

* 31 октября – катастрофа А321 над Синайским полуостровом;

   13 ноября – теракты в Париже.

Безадресно от океана до океана

Выбрал путь заведомо не близкий,

прыгнул не в столыпинский вагон

и, взглянув в окно на Сан Франциско,

откупорил местный самогон.

Холодит мне душу этот виски,

кола замурованая льдом,

вечный “cool” и “fun” калифорнийский

и на всё натянутый кондом.

Только не сворачивай в Лас-Вегас,

я сегодня неприлично пуст.

Пусть бурбон ошпарит глотку негой

и спасёт от пластиковых чувств.

И не надо песен. Не просите.

Слушайте дыхание пути.

Я лизну с текилой Salt Lake City,

ты уж меня, Господи, прости.

Мчится над картофельным Айдахо

поезд, словно посланный в мишень.

Порвалась нечаянно рубаха,

водка расплескалась на душе.

Свитер с капюшоном в стиле “hoody”

с надписью “Wyoming” на груди

прячет силиконовые груди

женщины, сидящей впереди.

Никуда от истины не деться.

Истина в вине и без прикрас.

Навсегда осталась сказка в детстве

про Тотошку, Элли и Канзас.

Пол-луны, как жёлтый хачапури,

в небе звёзды строятся в ряды.

Красно-полосатое Миссури

никогда не ведало беды.

За окном прожаренный Кентукки,

а в душе сумятица и блажь.

Расстегни-ка, милая, мне брюки

да смотри, помадой не измажь.

Вот и атлантическая нега –

для кого-то милые края.

Здесь зимою тоже много снега,

девочка, Вирджиния, моя.

ЭМИГРАНТСКИЙ ВЕКТОР

пределы

Вот так понемногу, по капле

вода не оставит следа

ни марта, ни камня на камне,

ни жизни разбитого льда.

И нас понесёт по дорогам

в весенний, туманный рассвет

шофёр на маршрутке убогой

которому имени нет.

И так бы оно и случилось, –

темнел умирающий снег,

и чья-то незримая сила

наш пульс запускала вразбег.

И верили: всё – несерьёзно,

и жили смеясь и шутя.

А жизни жестокая проза

топила нас словно кутят.

И мы, уплывая в пределы

досель неизвестных миров,

смотрели на мир этот белый

сквозь серость предмартовских снов,

где купол светлел ускользая

от сумрака наших аскез –

из обетованного рая

отёчных весенних небес.

* * *

Вытряхивая звёзды из подушки,

Манящей тёмно-синею прохладой,

Ты говоришь: «Ну вот, мои родные,

Я вас на небо отправляю до утра».

И там воркуют с полумесяцем подружки,

И в бесконечности резвятся мириады.

Твои ж волненья растворяются дневные,

И поглощает тебя чу́дная игра.

Всё будет длиться с точностью до вздоха:

Сомнамбулические танцы и полёты,

На фоне тиканья заряженного звоном

Будильника сознанья твоего.

Но что поделаешь, не так уж всё и плохо.

И поглощает тебя радостное что-то,

A на табло уже бежит строка неоном:

«Врата открыты». И ты падаешь в него…

Ныряет сон в геометричность одеяла,

И ты блуждаешь в лабиринтах любопытства,

Одной рукой чуть опираясь на сомненье

И позабыв про время за окном…

А утром вспомнишь всякое, бывало, –

И звёзд угасших длинные ресницы,

Встревоженные ранним птичьим пеньем

Растают в небе бледно-голубом.