Конкурс эссеистов «Тема России в поэзии русского зарубежья»

РАЗОБЛАЧЁННАЯ МОРОКА

Тема России в творчестве поэтов Нью-Йорка

Российские топонимы, исторические личности и персонажи русской литературы в творчестве поэтов Нью-Йорка Владимира Гандельсмана, Андрея Грицмана, Бахыта Кенжеева, Григория Стариковского и Алексея Цветкова.

В одном из своих интервью Алексей Цветков заявил: «Когда мы говорим о родине, важно не употреблять заглавной буквы, тогда все становится на свои места» («Интерпоэзия, 2015, № 1). Действительно, в произведениях поэтов Нью-Йорка нет пафоса и придыхания. Россия предстаёт родными дворами и улицами, вокзалами и аэропортами, знаковыми местами детства и молодости. Исторические личности и персонажи русской литературы то и дело появляются в их стихотворениях. И это больше, чем приём, потому что они становятся героями произведений и несут значительную нагрузку в силу важной и порой неоднозначной роли, которую сыграли в жизни авторов или в российской истории.  

«Элегия памяти» Владимира Гандельсмана имеет подзаголовок - «перечитывая Л. Чуковскую». И там же – обращение к героине известной повести:

Жил на Чайковского я, потом на Шпалерной.

Что ни адрес, Софья Петровна, то скверный.

(«Знамя, 2016, № 3)

Отсыл недвусмысленный. И имя не случайно. Только человек, хорошо знающий историю России и русскую литературу, может убедительно ввести в текст имя литературного персонажа.

Нет и не будет письма.

Пушкин ошибся: и посох в руках, и сума, —

и пока ты по городу — быть ему пусту! — бродила,

Софья Петровна, автор тебя пощадила

тем, что свела с ума.

Сума и тюрьма – классический образ русской поэзии, упоминающийся в стихах многих русских поэтов. Но в контексте этого стихотворения  этот образ становится конкретным. 

В стихотворении Андрея Грицмана, тридцать пять лет назад эмигрировавшего из России, горечь и память об утратах переходит в размышления о судьбе оставленной страны. 

Уплывает, как облако, в бездну страна.

В тишине только клекот и гуд,

Новодевичий колокол слышен.

И седой Чаадаев сидит у окна―

он грустит по друзьям

и письмо безответное пишет.

(«Новая юность», 2015, № 5)

«Новодевичий колокол» - масштабный образ, который каждый может интерпретировать по-своему, памятуя, в частности, о могилах известных людей знаменитого московского кладбища. И Чаадаев здесь не случайная фигура, если вспомним, что после написания «Философических писем», которые вызвали резкое недовольство властей из-за выраженного в нём негодования по поводу отлучённости России от «всемирного воспитания человеческого рода», он был объявлен сумасшедшим. И здесь очевидна перекличка со стихотворением Владимира Гандельсмана, в котором он заявляет, что сойти с ума – это благо. Будучи мыслящим и психически здоровым человеком принять происходившее в России в известные годы, действительно, было невозможно.

В стихотворении «Прогулка по родному городу» Грицман живописует одно из самых примечательных мест Москвы, да и всей России: 

У трех вокзалов, у трамвайных линий

коростой покрывал чернильный иней

у тени Косарева грудь и козырек,

лахудру пьяную, и Ленина висок,

суконного прохожего мешок,

транзитного, из Харькова в Калинин.

Памятники Ленину и Косареву (первый секретарь ВЛКСМ в 1929-38 гг., участвовавший в репрессиях и репрессированный, имевший отношение к строительству трёх вокзалов и переименованию Каланчёвской площади в Комсомольскую), «пьяная лахудра» и «суконный прохожий»  – привычный российский привокзальный ландшафт. Астионимы Харьков и Калинин, в 1990-м году вернувший себе название Тверь, придают стихотворению историческую убедительность.

Температура стихотворений, в которых упоминаются родные места, у каждого автора имеют разный градус. Кто-то давно свыкся с изменённой окружающей действительностью. Кто-то, как лирический герой Георгия Стариковского, переполнен гневом.

такие посещают мысли – сжечь бы

всё кунцево и сетунь заодно,

чувствительность, к чертям её собачьим,

ласкательными подметают пол.

обратный курс на длинноостный дом,

который снёс лужков, но сладок дым,

летящий ниоткуда, приставучий,

как возвращенье в пьесе «три сестры».

(«Волга», 2014, № 5-6)

Российские топонимы – кунцево (урбаноним) и сетунь (потамоним) – соседствуют с державинским образом «дыма Отечества», который не «сладок и приятен», а летит «ниоткуда», ещё и «приставучий».  Возникает имя бывшего мэра Москвы, чётко обозначающую, видимо,  важные для автора исторические время и действие. Да и упоминание известной пьесы Чехова, герои которой мечтают, но не могут совершить простое действие, придаёт стихотворению горечь, безысходность и узнаваемую российскую ситуацию.  

У Алексея Цветкова российские приметы, которые, скорее, угадываются, чем называются, становятся лишь одними из множества кирпичиков, из которых складывается стихотворение, как, например, в «Песне взлётной полосы».

пурги малярийные сети

за окнами область бела

неправда стояла на свете

неправда всегда и была

в обширном владении отчем

от моря до северных гор

но вылета не было впрочем

и нет говорят до сих пор

(«Знамя, 2015, № 10)

Автор называет Россию «обширным владением отчем от моря до северных гор». И это важно для понимания стихотворения и его поэтики в целом. Цветков сразу придаёт предмету качество, а в данном случае и ироничный оттенок. Тема России, если можно вообще говорить о её присутствии в его творчестве, трансформируется в метафизические размышления и осознание себя по Мандельштаму – «я и садовник, я же и цветок».     

В одном из последних опубликованных стихотворений Бахыта Кенжеева используется приём перечисления. Автор словно выкликает из бездны имена близких людей.

Сопровский. Пригов. Лосев. Величанский.

Пахомов. Шварц. Кривулин. Инна Клемент.

Дашевский. Всех не вспомнить, только имя

от каждого осталось, только имя…

(«Знамя», 2015, № 5)

Перечень имён известных поэтов – это не просто дань ушедшим, это словно называние фактов своей биографии. Ни одного случайного имени. Каждый из этих поэтов сыграл особую роль и в русской литературе.   

Тема России в поэзии русских поэтов Нью-Йорка лишена пресловутой ностальгической окраски и не является ключевой в их творчестве. Авторы используют российские приметы в той или иной форме для выражения более важных для них мыслей и эмоций, чем банальной «тоски по родине», которую Марина Цветаева назвала «разоблачённой морокой».

Частое включение в ткань стихотворения имён собственных, то есть реально существовавших или существующих личностей, имеет давнюю традицию в русской поэзии, восходящую к Пушкину. На мой взгляд, это необходимо авторам не только для придания произведению лирико-биографического характера, но и для своей духовно-этической самоидентификации.

Если для поэтов первой волны Россия была недостижимой, а для многих и путеводной звездой, то для современных русских поэтов – это просто место, где прошла часть их жизни, с которой связано немало радостных и горьких воспоминаний, и которая присутствует в их поэзии вместе с новой родиной.

И последнее – важное. Авторы не ставят целью «вернуться в Россию – стихами» (Георгий Иванов). Как поэты, они в ней существуют наравне с теми, кто не покидал Россию.