ЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРА-2015. Конкурс эссеистов «Поэзия и внутренняя эмиграция»

«ВНУТРЕНННИЕ  ЭМИГРАНТЫ»  В  ЛЕНИНГРАДСКОЙ ПОЭЗИИ  ВТОРОЙ  ПОЛОВИНЫ  ХХ  ВЕКА  

В сём христианнейшем из миров 

Поэты – жиды!

Марина Цветаева «Поэма Конца»   

  …А в прозе и с оглядкой на современную политкорректность эти строчки можно так пересказать: «В любой стране поэты – внутренние эмигранты».

Хотя бы потому, что сочиняют стихи, когда вокруг все говорят прозой.

В 1954 году в актовом зале Ленинградского Политехнического института прошёл «Вечер студенческой поэзии». Впервые перед тысячной аудиторией  свои стихи читали молодые, ещё нигде не публиковавшиеся поэты:  Горбовский,  Кушнер, Городницкий, Рейн… С того вечера запомнил две строчки Кушнера:    

Ходят в Химках все в обнимку,

Если верить фотоснимку.

И целиком стишок Глеба Горбовского: 

Просеменила муха вдоль клеёнки

И в блюдечке елозит хоботком.

Отравленная умирать в сторонку

Отправилась на животе ползком.

Жаль мне муху, безрассудна муха,

Доканала муху смерть-старуха.

Но прекрасен в блюдце мухомор –

Красный, в белых крапинках узор…

Нет, конец у мухи непростой,

Отравилась муха красотой!

Когда в космос полетел Гагарин, по радио и везде звучала песня с мужественным припевом:      

Я верю, друзья, караваны ракет

Помчатся вперёд от звезды до звезды.

На пыльных тропинках далёких планет

Останутся наши следы.                                    

И тогда же в машинописных копиях ходили стихи Горбовского, в том числе

«Стихи марсианина»: 

Сначала вымерли бизоны

На островках бизоньей зоны,

 Потом подохли бегемоты

От кашля жгучего и рвоты.

Оцепенела вдруг собака,

Последним умер вирус рака.

Когда скончался человек,

На Землю выпал толстый снег.

И только между Марсом, правда,

И между умершей Землёй

Ещё курили астронавты

И подкреплялись пастилой.

Сидели молча, как предметы,

С Землёй утратившие связь,

И электрического света

На пульте вздрагивала вязь.    

А место в памяти народной Горбовский (1931 г.р.) забил уже в 1953 году песенкой:           

Когда качаются фонарики ночные, 

Когда на улицу опасно выходить,

Я из пивной иду,

Я никого не жду

Я никого уже не в силах полюбить. 

В 50-х годах Горбовский посещал (нерегулярно) литобъединение при Горном институте. Там, по словам Людмилы Штерн (из книги «Бродский: Ося, Иосиф, Josef») поэтов на кв. метр оказалось больше, чем в Союзе Писателей. Людмила хотела поступать на филфак университета, но отец её, профессор-юрист, посоветовал: «Иди в Горный. Врать меньше придётся. При всех режимах гранит состоит из кварца, полевого шпата и слюды». А ещё Горный институт привлекал будущих поэтов романтикой путешествий, экспедиций. Ну, и форма у горняков эффектная – чёрный китель с золотыми вензелями.

  В Москве уже набирали силу Р. Рождественский, Евтушенко, Вознесенский. Они, похоже, не хотели «задрав штаны бежать за комсомолом», а пытались встать во главе комсомольских колонн, чтобы вести молодёжь в светлое будущее, но «с человеческим лицом». А в Ленинграде ЛИТО горняков прикрыли, готовый набор сборника их стихов рассыпали. Видимо, недремлющее око разглядело там будущих «внутренних эмигрантов».  И геологи, закончив институт, отправились «за туманом и за запахом тайги».

  В столице выступления молодых поэтов собирали полные стадионы. А в Ленинграде под эгидой Смольнинского райкома комсомола открылось «Поэтическое кафе» на Полтавской улице. Я посетил его один раз.  Юноши «со взором горящим», человек десять, читали свои стихи на объявленную тему: «Поэт и Время». Никто и ничего не запомнилось. Пытаясь как-то развлечь заскучавшую мою спутницу, я накарябал на салфетке экспромт:   

Стихам, звучавшим в этих залах,

Наверно предпочтёт любой

Шипенье пенистых бокалов

И пунша пламень голубой.

Пунша в меню не было – взяли что-то слабоалкогольное.

Комсомольская затея быстро выдохлась. А в 1964 году на Невском под рестораном «Москва» открылся бар, который облюбовала тогдашняя богема.

Заглянувший туда милицейский чин возмутился: « Курят… Пьют… Девки… Сайгон устроили!»  И в легенды Невского проспекта  этот бар вошёл под названием «Сайгон». А тон в нём задавали поэты! «Сайгону» посвящена целая глава замечательной книги «Двойное дно. Признания скандалиста». Автор – Виктор Топоров, тогда успешный поэт-переводчик, а впоследствии, злодейский критик и бескомпромиссный публицист.

   Один из немногих, заслуживших у Топорова доброе слово, - поэт Виктор Ширали (1946 г.р.), также завсегдатай «Сайгона».

Нужда задуматься о том, что смерть близка

Сегодня вечером иль через пол столетья.

Но жизнь моя не боле, чем искра,

Которая, дай бог,

Лицо твоё осветит.

В чужих веках

Останется оно

В меня

Как в отраженье

Влюблено.        

Первая книжка у него вышла в 1979-м.  Поэту – 33 года…

Переживая жизнь мою,  

добейся, милая, удачи

Засмейся там, где я не плачу

Пой громко там, где я пою

Вполголоса, Где напеваю.

Моё молчанье просвисти

И лучше вовсе пропусти

То место, где я умираю.

В пародии на Евтушенко у меня было: Поэт для женщин больше, чем поэт! Виктор Ширали это понимал и к тому же обладал неотразимым мужским обаянием.…                  

Не называй любимых имена.

Была и есть любимая одна.        

А имена ей разные дают: - Ну,

здравствуй! Как теперь

тебя

зовут?   

Поэта вроде бы, кроме стихов, дам и выпивки, ничего не интересовало…

Вот и Бродский, арестованный перед судом, не знал даже имени-фамилии первого секретаря Ленинградского обкома, определившего ему, как тунеядцу, приговор с 5-летней ссылкой.  

  В Москве, мне кажется, таких «внутренних  эмигрантов» было поменьше.

С одной стороны, в столице больше разных издательств, журналов, где можно напечататься, с другой, ленинградские власти были «бдительнее» столичных. В 60-е и 70-е годы объявленных «внутренними эмигрантами» либо сажали-ссылали, либо отправляли в настоящую эмиграцию, как Бродского и Солженицына.

  Поэтов не становилось меньше, но жить за счёт случайных публикаций и полулегальных выступлений в школах и библиотеках было трудно. Цитирую из упомянутой выше книги В.Топорова: «Московский поэт в массе своей отличался от питерского разительно……  Он точно также впивался как клещ в каждую, у которой водились деньжата или связи, - но, взяв у неё наутро трояк, питерец плёлся через пивные в «Сайгон», а москвич брал такси и ехал в ЦДЛ, чтобы подкормиться за чьим-нибудь пьяным столиком….   Питерские поэты женились на дамочках, у которых был спирт (медсёстрах, биологинях), а московские – на дамочках, у которых  имелись квартира и папа».       Топоров, понятно, патриот своего города и «Сайгона», но тем не менее…

   У моего друга со студенческих времён Виктора Берлина совершенно не характерная для поэта биография, если исключить литературную студию при Дворце Пионеров и ЛИТО Политехнического института. Он не курил, не пил, на последнем курсе женился на студентке из нашей группы. После института нас распределили на Кировский завод. В технологическом бюро сварочного цеха Виктор проработал 50 лет! И более 40 лет прожил в любви и согласии с одной-единственной женой. Стихи писал редко. Несколько его стихотворений вошли в лениздатовские молодёжные сборники 1957, 1959 г.г.    

И только в 2002 году издал первую свою книжку «МЕЖДУ ДЕЛОМ». Поэту было 68 лет!  В 2008-м – вторую «Речь не о том». Стихи - начиная с 1951-го!              

Но самое замечательное и удивительное в этих книгах – четыре поэмы, написанные в период 1997 – 2004 г.г. В них около 3000 строк!

 «ПЕРВАЯ  ПОЭМА» начинается так: 

Решил писать поэму ни про что.

Великий Кушнер высказался как-то

Насчёт поэм, что время их прошло…

По-моему, у «великого» Кушнера для поэм просто не хватает дыхания.          А у Виктора Берлина на седьмом десятке (!) открылось второе дыхание. Легко и непринуждённо, с мягким (не эстрадным) юмором он пишет одну главу поэмы о стихах и поэзии, другую – о шахматах… Вот  Виктор вспоминает о своих стихах:  …

О сварщицах, я помню, было тоже,

что, мол, они на женщин не похожи,

что робы их, как из слоновьей кожи

и бутсы на ногах, как якоря.

Мой критик был плешив и бородат,

и мудр, и злоязычен, как Сократ.

 (Откуда эти умники берутся?)

К моим стихам он оказался строг

и много ядовитого изрёк

по поводу отдельных фраз и строк,

но звукосочетание «ибутсы»

его в особый привело восторг.

Глава о шахматах (у поэта первый разряд) - об игре в целом и о каждой фигуре написаны с любовью, с азартом и с поэтическим мастерством выше первого разряда:           

…Солдаты-пешки, бравая пехота,

застыли смирно , ожидая хода,

все, как один, вперёд устремлены.

Они однажды приняли присягу.

Им отдан был приказ: «Назад ни шагу!» -

и пусть враги бросаются в атаку,                                                

солдаты клятве воинской верны.

Слоны и кони исчезают в схватке,

разрушив неприятеля порядки

и для атаки линии открыв.

И тут ладьи выходят из засады

и, сокрушив последние преграды,                                        

как танки устремляются в прорыв.

Последняя (на сегодня) поэма «Одно утро» описывает утренний путь поэта на завод: пешком до трамвая, метро и снова пешком до родного цеха. В трамвае он всю дорогу слушает разговор двух немолодых подруг о житейских проблемах, о семейной жизни – обо всём.  И потом написал:

… Я удивлялся некогда тому,

что есть у женщин жизненная хватка,

чутьё и здравый смысл, и чувство такта,

мужскому недоступные уму.

Со временем понятно стало мне,

что логика, рассудочность, анализ

тут не причём, что в вечной болтовне

с подругами они отшлифовались.     

Заключительные строки поэмы:

Проходит жизнь, грустна и скучновата,

Висит в уборной новый календарь.

Я всё сказал, что надо и не надо.

И пусть последней строчкой станет дата:

ДВЕ ТЫСЯЧА ЧЕТВЁРТЫЙ ГОД, ЯНВАРЬ,

  Я написал о трёх поэтах, «что надо и не надо». Все они родом из Советского Союза. Наверно, их можно было причислить к внутренним эмигрантам. Но в ХХI веке слово «эмигрант» утратило прежний судьбоносный смысл и применяется к нашим современникам разве что в качестве метафоры. А уж «внутренний эмигрант», можно сказать – метафора двухэтажная. Глеб Яковлевич Горбовский, Виктор Гейдарович Ширали, Виктор Михайлович Берлин – русские поэты из Питера, эмигрировавшие (или вернувшиеся?) из СССР в Россию.  А что по национальности: один из них - русский, второй – азербайджанец (?), а третий – еврей, так это получилось случайно!

  Но, может быть (по Иосифу Бродскому):

Случайное, являясь неизбежным,

приносит пользу всякому труду.

P.S. Эссе публикуется в авторской редакции и без корректуры (примечание Александра Мельника).