Конкурс поэтов-эмигрантов

Номинация «ТАМ»

***

Я пойду, шатаясь, к магазину.
В жизни много водки не бывает.
Чтобы я не очень-то бузила,
Верный муж мне щедро наливает.
С каждой стопкой становлюсь добрее!
И душа вот-вот снесет яичко!
Высохли трусы на батарее.
Муж мой в ухе ковыряет спичкой.
Чую я, что по колено в быте!
Да когда ж успела я завязнуть?
Склизкие носки лежат в корыте,
А на завтрак утренние дрязги:
Мол, когда ж ты перестанешь квасить?
Женщины спиваются быстрее!
Не пойти ль к соседу дяде Васе?
Он меня спиртяшечкой согреет!
Вспомню лето, море, ветер южный…
Все закрутится в погибельном чарльстоне.
И нырнувши в питерские лужи,
Закричу я: «Чуть помедленнее, кони!»
А потом я буду горько плакать
Над своей судьбою горемычной,
Чтоб под утро битою собакой
Поползти до дома, как обычно.

Чахотка

Она говорила спокойно и четко,
Рентгеновский снимок держа аккуратно:
«Ну что, дорогуша, похоже, чахотка.
Вот, видите, здесь очаговые пятна?
Да-да, боль в грудине, одышка и кашель –
Все это типично для вашей болезни…»
А я за мгновение сделалась старше.
Мне ангелы спели прощальные песни.
«Лечение долгое. Будьте готовы.
Как минимум год. Процедуры. Таблетки.
И если чуть что – начинаем по новой…»
В окно по-осеннему клацали ветки.
Сквозь тучи беспомощно пялилось солнце.
И  город прикрыл свое тощее тело
Дырявеньким снегом. Лечиться придется…
О Господи, как же мне жить захотелось!
И кошки смотрели мне вслед удивленно,
Как я уходила в куртешечке куцей.
Халатик и тапочки, книжка, иконка –
Все вроде взяла. Как хотелось вернуться!
А эта, с косою, мне лыбилась нагло
И поцелуи мне вслед посылала.
Я выжила. Значит, кому-то так надо.
В палате за стенкой кого-то не стало.
И если вы сдуру решитесь топиться,
Когда за грудки жизнь возьмет слишком грубо,
На "Лиговке" есть «золотая» больница,
Там сделают быстро из вас жизнелюба!

Номинация «ЗДЕСЬ» 

***

Толстый финн мне нежно гладит ручку,
На своем бормочет мне о главном.
Он гадает, что же я за штучка.
Просто я зализываю раны.

Солнце светит нежно,  по-апрельски.
И балтийский берег так прекрасен!
Милый дом. И в клетку занавески.
Добрый финн на многое согласен.

Он готовит сауну, стараясь.
Я лежу на травке, словно пума.
Мне сейчас нужна такая малость –
Просто ни о чем совсем не думать!

Я его однажды съем на ужин.
А пока, любуясь панорамой,
Я треплю его смешные уши.
Просто я зализываю раны.       

Возвращение

Я сюда вернулась. Вот и славно!
Мы ведь все живем в ладонях Божьих.
Я теперь иду дорогой главной –
Радуюсь, что день без боли прожит.
Сосны мне протягивают руки
И по-фински шепчут: «Терве, терве…»*
Мою душу взяли на поруки,
Штопают потрепанные нервы.
Здесь красиво очень! Море. Камни,
Мхом заросшие, как будто бородою.
Странное есть чувство, что пора мне
Затеряться где-то под водою,
Прорасти кувшинкой бессловесной
И прожить одно большое лето...
Уткам здесь совсем неинтересно,
Что была когда-то я поэтом,
Что жила в корявой комнатушке
Жизнью полупьяного замеса,
А с комода Лермонтов и Пушкин
На меня смотрели с интересом…
Все прошло. И сил уже немного.
Не шалю и починяю примус…
Я дышу, живу – и, слава Богу!
Значит, жизнь моя мне не приснилась.

*Terve  (фин.) – здравствуй.

Номинация «ЭМИГРАНТСКИЙ ВЕКТОР»

Барбекью

Тихий весенний вечер. И я не совсем одна.
Ем шашлыки. По-ихнему, барбекью.
Знаешь, что, милый - налей мне бокал вина.
Я хочу выпить. Плевать мне, что я не пью!
Я хочу выпить за то, что еще жива.
Сумки-котомки. Ребенок. И старый кот,
И сотня книжек.  Вот все, что я нажила.
Кто я?... Откуда?... Куда?... И который мне год?
Может, начать исчисленье с сегодняшних дней?
Взять - и родиться по новой на финской земле?
Сквозь облака улыбнулся мне прадед Матвей,
А дед Загид прискакал на агдамском осле.
Без паспортов и без виз. Просто так. Налегке.
Фрукты. Лаваш. И бутылка сухого вина.
«Деда! Скажи! Что же ждет там меня вдалеке?
Деда! Ты здесь?  Я же знаю, что я не одна!»
Вот и мой муж. Правда, бывший. Но все же родной.
С шашкой казацкой. На деревянном коне.
«Выпей, родимый, со мной в добрый час по одной.
Было ли - не было? В жизни? А может, во сне?...»
Выпью еще. И откроется дверь «в никуда».
Дружно повалит родной разномастный народ.
И побледнеют границы и города.
Самое время начать бесконечный полет...
                              ……..
Милый уснул. И заветрился грустный шашлык.
Кот раздраженно прошамкал: «Дурища, не пей!»
Он, как и я, знаю, к Питеру больше привык.
Сквозь облака прослезился мой прадед Матвей.

***

Я – такая-сякая! Я – разная.
А в глазах – есть восточная грусть.
Православную Пасху я праздную,
Справив Пейсах и сладкий Новруз.

Ах, семья ты моя, многоликая...
Я люблю многокрасочность душ.
Молоканская бабушка кликала:
«Нонче день-та какой? А-а? Христюш?»

Дед по-русски, с трудом, неразборчиво
«Насреддина» мне на ночь читал,
Шашлыками бараньими потчивал,
В помидоры лавашем макал.

А прабабушка туфлями шаркала,
Местечковость в душе сохранив.
Ее дочка за стенкою плакала
От наплыва кавказской родни.

Мне даровано чудо ничейности!
Быть никем – это тоже ведь шик!
Я храню все семейные ценности
В саквояже цветастой души.