Конкурс поэтов-переводчиков

Номинация «Свеча толмача»

Сен-Жон Перс (фр. Saint-John Perse; 1887, Пуэнт-а-Питр, Гваделупа – 1975, Прованс) – литературный псевдоним французского поэта и дипломата Алексиса Леже(или Сен-Леже), лауреата Нобелевской премии по литературе (1960). Родился во Французской Гваделупе. В 1875 году семья вернулась во Францию. С 1911 года Алексис начал работать в министерстве иностранных дел. В1916-1921 годах - секретарь французского посольства в Пекине. В Париже Леже вращался в литературных кругах Андре Жида и Поля Валери. 1924 году Леже впервые использовал литературный псевдоним «Сен-Жон Перс», составленный из имен апостола Иоанна и римского поэта I века Персия. В 1933-1940 годах занимал пост генерального секретаря французского МИД. Участвовал в Мюнхенской конференции, где высказывался против уступок Германии. В 1940 году уволен со своего поста и эмигрировал в США. Правительство Виши лишило его французского гражданства. В Соединённых штатах Леже работал в библиотеке Конгресса, и остался в Америке даже после завершения Второй мировой войны, периодически возвращаясь на короткое время на родину. Скончался на своей вилле в Провансе.

Ссылка на оригинал: Saint-John Perse. Eloges, suivi de La Gloire des Rois, Anabase, Exil (Poésie/Gallimard)

Saint-John Perse. Poème à l'étrangère (язык оригинала – французский)

Сен-Жон Перс. ПОЭМА ДЛЯ ЧУЖЕСТРАНКИ (отрывок)

Нет, вовсе не слезы – вы ведь это подумали? – но просто боль в глазах от слишком пристального взгляда на все на свете угли, в которых закаляются мечи

            (о сабля Строгова на уровне ресниц!),

            И,  может быть, еще заноза от юного терновника в сердцах у женщин рода моего: и –сознась в злоупотребленьи им – от слишком длинных сигар вдовы до самого рассвета, перед народом ламп моих,

под шум великих вод, грохочущих ночами в Новом Свете.

...Вот вы, воспевший – ведь это ваша песня  - вы, воспевший все на свете изгнанья, не споете ли и мне вы песню вечернюю в такт моей боли, песню милосердья для ламп моих,

да, песню милосердья для  ожиданья и для рассвета чернейшего в цветках алтея?

Насилья на земле нам было отпущено сверх меры... О вы, мужчина из Франции, сделайте так, чтоб еще в человеческую пору я услыхала среди криков стрижей, под всеми колоколами урсулинок, над золотой соломой и прахом ваших Королей

смех прачек на улочках мощеных.

Не говорите, что птица поет и что сидит на крыше у меня в красивой красной одежде Князя Церкви. Не говорите – вы видите ее – что белка на веранде, мальчик с газетами, монашки-сборщицы пожертвований и разносчик молока. Не говорите, что в небе глубоко

пара орлов уже два дня как держит город в чарах величавых своих манер.

Да нужели все это явь, что не имеет истоии и смысла, что не знает ни меры ни покоя? .. Да, это все неясное, и для меня ничтожное и весящее меньше, чем в голых женских руках мой европейский клч в крови? Ах, неужели все это явь?

(и это что еще за птица у моего порога, зелено-бронзовая, какого-то сомнительного вида, котору они называют Starling?

                                   ***

«Улица Жи-ле-Кер ...улица Жи-ле-Кер...» - пот тихонько колокола в изгнании, и выговор их выдает в них Чужестранцев.

Saint-John Perse. Pour feter une enfance (язык оригинала – французский)

Сен-Жон Перс. Из поэмы «Во славу детства». VI.

Пальмы!

И над скрипучим жилищем столько огненных копий!

...Голоса были как светлый шорох на ветру.... И лодка моего отца прилежно везла кого-то в белом: и очень может быть, то были ангелы, растрепанные ветром – а может, люди, здоровые, в красивых одеждах, в шлемах из бузины (как мой отец, который был благородный и приличный человек).

...Там, поутру, на бледном поле пустынных вод, я видел к Западу идущих вереницей Принцев и их Зятьев – все люди знатные, красиво одетые и молчаливые – посколько море пред полуднем есть воскресенье, когда телом Бога с поджатыми ногами владеет сон.

А вполдень факелы вздымались мне вслед.

И, может быть, Ковчеги и Залы черного дерева и жести там зажигались ежевечерне в забытьи вулканов,

В тот час, когда нам складывали руки пред идолами в праздничных одеждах.

Пальмы!  И нежность

старых корней!... Дыхание пассатов, дикие голуби, бездомная кошка

там шевелили горьку листву, где в сырости вечерней, так пахнувшей Потопом,

зеленые и розовые луны свисали, словно манго.

***

И  Дяди тихо разговаривали с матерью. Они привязывали лошадей к крыльцу. И долго Дом стоял среди пернатых деревьев.

Saint-John Perse. Anabase (язык оригинала – французский)

Сен-Жон Перс. Анабасис. VI

Всесильные в своих обширных военных провинциях, средь дочерей своих благоуханных, одетых в дуновенье, эту ткань,

мы на высотах поставили ловушки счастью...

Довольство и изобилие, о счастье! И столь же долго бокалы наши, в которых льдинки пели как Мемнон...

И, рассыпая по углам террас клубки из молний, большие блюда золотые в руках у девушек-служанок под корень подрезали тоску песков на этом краю земли.

Потом приходит год ветров на Западе, и что там над кровлями у нас, придавленными черными камнями, за пересуды удивленных тканей, упоению простором предавшихся?

И всадники у кромки берегов, под сенью лучезарных орлов, прикармливали с острых копий погибель чистую для ясной поры и разносили по морям пылающую летопись.

Беспорно! для людей история, и песня силы для людей, как содрогание простора в железном дереве! ...законы, данные для чуждых берегов, и через женщин союзы с племенами раздробленными; большие страны, идущие с торгов под солнечными вспышками; смирённные предгорья и долины, провинциям назначенные цены под величавым ароматом роз...

 Кто отродясь не нюхал этих углей раскаленных, что им за дело среди нас? да можно ль им иметь дела с живыми? «То ваше дело, но не мое царить над пустотой...».  Мы ж, бывшие там, учиняли на границах необычайные набеги, и в бранях превосходя пределы сил своих, испытывали радость среди вас великую:

Я знаю этот народ, селящийся по склонам: кочевник, спешенный возделывать поля. Идите, скажите им: погибели ужасной он с нами избежит! деянья бранные без счета и без меры, распространение могучей воли, людская власть, вкушенная, как гроздь с лозы... Идите, скажите ж : наши нравы жестокие, и наши кони, послушные и быстрые на семя мятежа, и наши шлемы, учуянные гневом дня... По странам, приведенным в упадок, и чьи обычаи ждут обновленья, вдруг столько объявится семейств, как в клетках птиц-свистуний; вы нас увидите на деле, объединителей народов под длинными навесами, чтецов во всеуслышание булл, и под законом нашим — дванадесять народов, говорящих на разных языках...

И вы уж знаете их слабости: их бедные вожди среди бессмертных дорог, старейшины, пришедшие толпою воздать нам почести, и все мужское населенье года с своими божествами на шестах, их ослабевшие князья на северных песках, их дочери, платящие нам дань, нам расточающие заверенья в верности, и Повелитель, говорящий: — Верю в свою судьбу.

Или же вы им скажете о мире: по странам, пристращенным к излишествам, то запах форума и зрелых женщин, желтых звонких монет, идущих по рукам под пальмами, народы в дурмане терпких пряностей — военных расходов, крупные торги у слияний рек, почтение могучего соседа, сидящего под сенью дочерей, обмен посланьями на золотых пластинках, договоры о дружбе и сохранности границ, и от народа к народу — соглашенья о постройке  речных плотин, и дани, взимаемые в воодушевленных странах! (Сооруженье водоемов, гумен, конюшен, настилы ярко-синей плитки, дороги розового кирпича — и трепетанье тканей на приволье, за зеркалами сновидений — море, съедающее ржавчиной мечи, и в сумерках вечерних когда-нибудь — сошествие к провинциям приморским, к своим краям великого раздолья и к дочерям своим благоуханным, что нас утихомирят одним лишь дуновеньем, о эта ткань...

— Вот так и двери наши иногда под натиском судьбы необычайной; и, следом за торопливыми шагами дня, по эту сторону земли пространной, где каждый вечер власть уходит в изгнание, какое лавров вдовство!

Но вечерами запах глины и фиалок от ручек дочек наших жен до нас доходит сквозь раздумья о созидании и о судьбе,

и ветры тихие в пустынных заливах принимают гостей.