Конкурс
поэтов-эмигрантов
Номинация «Стихи о
родном крае, о родине, о географических, исторических и культурно-языковых корнях»
***
Это – боярышник, это – рябина,
это – прабабушки перстень старинный,
это – обугленный детский дневник,
это – возлюбленный прежний язык.
Вот тебе родина на сувениры,
пух тополиный, листок бузины.
Ладаном благоухают и миром
фотоальбомы, гербарии, сны.
То ли прекрасна, как хочется помнить,
то ли пуста, как портрет без лица...
Бабочка мёртвая, нежилью комнат
пахнет твоя золотая пыльца.
Пуще неволи на свете – охота,
пусть холостыми набит патронташ.
Сыплется с кожи свиной позолота,
снег прошлогодний заносит пейзаж.
Это – развалины, это – пещера,
где похоронена кукла-венера,
это – трава посредине двора,
это – былых побуждений гора.
Ветра сухого прозрачное тело
гонит, как сор золотой, вдалеке
то, что когда-то сияло и пело
всем, кто молчал на одном языке.
Как ни укладывай – рельсы ль на шпалы,
жизнь ли на рельсы – всегда поперёк.
Тихо пульсирует в жилах усталых
речка Смородина, Леты приток.
Помнишь дорогу? По кромке прилива
берега белого, через межи
поля вороньего, к краю, к обрыву, –
милый вожатый, глаза завяжи...
***
Дедушке
Двадцать лет с той поры,
как твой лоб
остывал под моею ладонью.
Двадцать зим, воздвигавших сугроб,
точно в горле комок,
чтоб к весне кашлянуть.
Двадцать
длинных орбит,
как меня за тобой безутешно в
погоню
посылает любовь –
в безнадежный окраинный путь.
Двадцать мёртвых петель,
как земля, потеряв тебя,
кружится слепо,
словно обыск пространству,
вращаясь безумным
зрачком,
учинив.
Драгоценная цель,
ты – внутри,
и планета подобием
склепа
через космос летит наугад,
повторяя круги,
как мотив.
Двадцать раз в ноябре
двадцать свеч
не согрели
души ни на йоту.
тёплый дым, протекая сквозь память
уносится на небеса
и летит в облака,
чтобы лечь,
как объятье вокруг,
как забота
обо мне,
о тоске, что во мне
раздувает свои
паруса.
Двадцать лет я живу над тобой,
под твоею бессмертной
любовью,
вспоминая
ту местность,
куда не вернуться назад,
эту русскую рощу,
как карту сокровищ,
где камень
стоит в изголовье,
чтоб отметить то место в земле,
где
зарыт этот клад.
Номинация «Стихи о стране нынешнего проживания»
***
Написанное в спешке, впопыхах
любовное письмо с доставкой на дом
получено: мы засыпаем рядом,
но видим сны на разных языках.
Ни ревности на этот раз, ни боли,
что скоро врозь, а только волшебство
греховное: за Стиксом снова поле,
но мы ещё не перешли его.
Никто из нас, казалось, не осилит
двухтысячного лета, гулких дней,
простреленных как пулями навылет
разинутыми ртами трёх нулей.
Давно бесстрастным голосом пророка
оставлено в наследство нам: зачем
любви искать и ездить так далёко?
(Спроси у тех, оставивших Эдем...)
И впрямь: зачем? Густой бордовый бук
нашёлся бы и прежде. Полнолунье –
когда и где угодно. Сильных рук
объятие – в любом другом июне!
Зачем
сошлось, что по вине ничьей
я, на планете делая привалы,
три с половиной тысячи ночей
на родине своей не ночевала,
а сны сбылись и ожили? Как шарф
на слабом горле затянулось время.
(О Бельгия! О Брейгеля ландшафт!
О бедные младенцы в Вифлееме!)
Зачем я здесь? Чтоб мне хватило сил
обманываться дальше, если даже
нельзя... и чтобы ты меня простил,
когда я вновь исчезну из пейзажа.
***
Саше (aan Alexandra Vleeshouwers)
Ни совершенства,
ни силы своей
ты не знаешь.
взмахом
ли, гневом
своих августейших ресниц,
словом ли –
повелеваешь.
И часто одна лишь
вспышка! –
и, огнепоклонники,
падаем ниц.
Сколько ещё лорелей,
ипполит,
беатриче
дремлют в тебе,
в пеленах неоткрытых долин
и лабиринтах непознанных
сходств и отличий,
сколько вовек не раскаявшихся
магдалин.
Никой,
сильфидой,
с трапеции детских качелей
чертишь параболы жизни
полет и уклон,
ты,
обещанье бессмертья,
весны Ботичелли,
радуги радость
и локонов лаокоон.
Вся ты –
канун и затакт;
твои принцы за партой
грифель грызут.
Ты ж
в адамовом стройном ребре
евой таишься,
прельстительной искрой,
азартно
смуты готовя,
и только четыре тебе
года...
Номинация «Стихи об эмиграции, ностальгии и оторванности от
языково-культурных корней»
***
Только здесь, под водой, где уже не бывает
дождя,
узнаёшь, как земные слова тяжелеют и
тонут,
как размытое время, само за собой не
следя,
огибает предметы, струясь, и свивается в
омут.
Здесь концы сведены и упрятаны в воду.
Следы
не оставили даже кругов, и небесный
охранник
отступился от нас, натолкнувшись на купол
воды,
поглотившей былых берегов затонувший
титаник.
Только здесь, в измерении третьем, где нет
рубежа
меж движеньем и словом – невнятными, без
очертаний, –
где пытаешься всплыть, на душе, словно
камень, держа
континенты печали и кладбища воспоминаний,
в атлантиде затишья, где больше ни снега,
ни слёз,
где события мимо плывут, прогибаясь
упруго,
избегая свершиться, – двум жизням случайно
пришлось
милосердным подводным теченьем прибиться
друг к другу,
чтоб на миг этот выцветший ил, этот
сумрачный риф
отодвинув, отринув, поправ, как и смертное
сжатье
разрываемых лёгких, усильем одним позабыв
обо всём, что извне, за спасительным
кругом объятья,
налегке устремиться в иной, золотой
водоём,
утешений немых, откровений прощальных
жилище,
чтоб соломинкой, льнущей к соломинке,
кануть вдвоём
в продвижении к тонике через пробоину в
днище.
***
Своей кончины тишину
ты осознаешь постепенно,
срастаясь с ней, скользя ко дну
беззвучной гаммой, по ступеням
которой не взойти назад,
не заблудившись средь развилок
воспоминания, чей взгляд,
доныне тянущий затылок,
неотвратим...
Из темноты
следя казнёнными глазами –
что разглядишь? что сможешь ты
догнать воздушными шагами?
Закрой глаза и позабудь
всю эту тайнопись, к которой
когда-нибудь и кто-нибудь
отмычкой вломится, и скорой
рукой без всякого труда
откроет для чужого взора
архивы твоего стыда,
глубины твоего позора.
Не заступайся им вослед.
Не унижайся многословно,
что нет вины твоей – ведь нет
и оправданья невиновным;
себя и жизнь свою во мгле
не обнаружь движеньем малым,
как будто вправду на земле
твоим дыханьем меньше стало.
| 
