Конкурс поэтов-эмигрантов

Номинация «ТАМ»

Дедушка Ушер или Этот маленький мир

(Зарисовка по памяти)

Я помню, суровые нитки дед склеивал хозяйственным мылом,
которое, словно жёлто-янтарная по смычку канифоль,
по натянутым туго нитям ходило:
вдоль, вдоль, вдоль.
А после он щурился не видящим глазом правым,
а левым прицеливаясь, липкую нитку в большую иголку вдевал,
острым шилом прокалывая подошву валенок старых,
латал их, латал, латал.
Тогда в нашем городе обувь подолгу носили,
слов "Монтана" и "Альдо" не было даже в ходу,
весь свой обувной хлам на починку к старому Ушеру приносили
соседи и мы, и другие в ... забыла каком году.
Дед Ушер лишь к старости выучился читать по-русски
и подолгу листал с упоением тонкие детские книжки.
Я не видела деда ни разу серьёзным и грустным,
он и к восьмидесяти двум своим оставался мальчишкой.
Нас не учили взрослые говорить на идиш, не принято было,
но для деда всегда берегла я дежурную фразу:
"Зайт гизунт, зейделе*",- я ему говорила,
на что он в улыбке беззубой своей расплывался сразу.
Дед сапожничал в уголке у окошка на кухне,
а бабушка Циля тут же, на печке, мацу сушила...
Я не заметила, когда этот маленький мир рухнул,
но я ведь помню, что всё это было, было....

*) Будь здоров, дедуля (идиш)

Человек без ключей

"Из дома вышел человек
С веревкой и мешком..."
   Д. Хармс.

Из дома вышел человек,
                       да сколько их из дома вышли,
шёл первый долгожданный снег,
                       из дома вышел кто-то лишний,
ключей тот человек  не взял,
                        к чему ключи невозвращенцам?
Он убегал, он догонял
                         своё разбившееся сердце,
тащил мешок печальных дум
                           и неоконченных историй,
он был растерян и угрюм
                        и  опоздал на поезд скорый,
и на перроне, так смешон,
                           корил себя, что вышел поздно,
а первый снег всё шёл и шёл,
                         и таял, превращаясь в звёзды.

Номинация «ЗДЕСЬ»

Контуры

Город, слишком похожий на сотни таких же других,
город-даун, близнец, город-клон из стекла и бетона...
Растворяюсь в его лабиринтах тревожных, кривых,
в  беспардонно орущих его позывных  телефонных,

в дыме ма-рихуаны, в густых ароматах еды,
в сраме клубов ночных и в безмолвии офисов строгих
тают кубики льда, и мои исчезают следы...
Если я растворюсь, кто напишет тогда эти строки,

кто тогда приготовит обед и постель на двоих
и тебя обогреет, потерянный мой горожанин,
в мегаполисе этом, похожем на сотни других,
где лишь контуры лиц проступают сквозь сны и туманы?

Много-тонно-этажно  над  стылой землёю навис,
этот город, корнями проросший в живую планету, 
грустный клоун и клон, анти-архитектурный каприз,
где бессовестно сыты дворняги, коты и  поэты.

Исповедь утопленницы

Иных уж нет,

а те -  далече.
На завтрак – кофе, интернет,
и время ничего  не лечит:

стирает даты и черты,
что прежде сердцу были милы.
Мне  виртуальные цветы 
в подарок ники шлют по «мылу»,

стучат в «Мой мир», стучат в мой скайп, 
но только не стучатся в двери.
Весь день у пульта ловит кайф
мой сын и в покемонов верит,

ведёт безумную войну
на многоинчевом экране,
и я, вменив себе в вину
всё это, утопилась в ванне.

Номинация «ЭМИГРАНТСКИЙ ВЕКТОР»

С правом переписки

Когда мы, покидая город детства,
ввысь поднимались в лайнере крылатом,
в нас не стреляли " при попытке к бегству",
вдогонку не кричали: "Жид пархатый!"

И виза, клерком шлёпнутая в паспорт,
нас не лишала права переписки,
и, в общем-то, всё складывалось классно,
и стюардесса предлагала виски.

Вот – за бортом "немытая Россия",
а впереди – заморская удача,
подносы стюардесса разносила,
нас балуя горячим сытным ланчем,

парило в небе душ переселенье,
и лёд бренчал в стаканах непривычно.
Никто не назначал нам поселенья,
его мы выбирали самолично.

И здесь, где всё казалось, будет круче,
далёкий  берег становился близким,
но сны на русском снились, на могучем,
не на иврите и не на английском.

На чёрно-белых снимках сцены детства
мелькают, как вагоны на вокзале,
в нас не стреляли "при попытке к бегству",
мы сами за собой мосты сжигали.

В тумане – очертанье Моисея,
за ним сестёр и братьев вереница…
Нас, по закону жанра, ждёт спасенье,
вот только знать бы: за какой границей?

Письмо из февраля

Я из февраля тебе пишу,
из его снегов, ветров и стужи,
слышишь, голос строк моих простужен,
видишь, рукавичкою машу?

В этом королевстве зимних дней,
где снежинка каждая – разлука,
некому согреть дыханьем руки,
не с кем у камина пить глинтвейн,

не с кем поболтать о том, о сём,
некому  читать свои стихи,
даже не с кем совершать грехи
в этом стылом феврале моём.

До глубин продрогшая земля,
а лыжня – длиною до весны…

Снова перелистывая  сны,
я пишу письмо из февраля.