ЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРА-2015. Конкурс эссеистов «Поэзия и внутренняя эмиграция»

Внутренняя эмиграция Игоря Царева

Порой, когда к поэту приходят первые слова, которые складываются в первые, ещё несформировавшиеся строки, поэт не догадывается о том, что же это такое – поэзия. Поэт не знает, что для него начинается другая жизнь – внутренняя эмиграция. И эта - его новая жизнь, будет отличаться от жизни других людей. Поэт не знает, что отныне главным для него, где бы он в данный момент не находился, станет возможность успеть записать «пришедшую» строку на любом, подвернувшемся под руки, клочке бумаги. И только потом он узнает, что эта - его внутренняя эмиграция, потребует служения слову. Каждодневного и беспрекословного.

Вместо штор на окнах лунный неон – 

По стеклу небесной слезкой течет. 

Пусто в доме. Только вечность и он.

И стихи. Все остальное не в счет.

«Всё остальное не в счёт»? Каждый ли автор способен выдержать такие испытания вечностью? Или каждое его поэтическое произведение останется недописанным, как это – Игоря Царева «Недописанное». А ведь и правда - недописанное, потому, что душа не успокоится, пока не доскажет, пока не допишет, не до выдохнет. Получается, что для поэта - это самое важное «до».

...Так важно иногда, так нужно, 
Подошвы оторвав натужно 
От повседневной шелухи, 
Недужной ночью с другом лепшим 
Под фонарем полуослепшим 
Читать мятежные стихи, 
Хмелея и сжигая глотку, 
Катать во рту, как злую водку, 
Слова, что тем и хороши, 
Что в них - ни фальши, ни апломба, 
Лишь сердца сорванная пломба 
С неуспокоенной души...

Мое знакомство с творчеством поэта Игоря Царева началось в 2012 году на одном из литературных интернет-сайтах со стихотворения «Малая Вишера»:

У судьбы и свинчатка в перчатке, и  челюсть квадратна,
И вокзал на подхвате, и касса в приделе фанерном,
И плацкартный билет – наудачу, туда и обратно,
И гудок тепловоза – короткий и бьющий по нервам…
И когда в третий раз прокричит за спиною загонщик,
Распугав привокзальных ворон и носильщиков сонных,
Ты почти добровольно войдешь в полутемный вагончик,
Уплывая сквозь маленький космос огней станционных.
И оплатишь постель, и, как все, выпьешь чаю с колбаской,
Только, как ни рядись, не стыкуются дебет и кредит,
И наметанный взгляд проводницы оценит с опаской:
Это что там за шушера в Малую Вишеру едет?
Что ей скажешь в ответ, если правда изрядно изношен?  
Разучившись с годами кивать, соглашаться и гнуться,
Ты, как мудрый клинок, даже вынутый жизнью из ножен,
Больше прочих побед  хочешь в ножны обратно вернуться…
И перрон подползет, словно «скорая помощь» к парадной…
И качнутся усталые буквы на вывеске гнутой...
Проводница прищурит глаза, объявляя злорадно:
Ваша Малая Вишера, поезд стоит три минуты…
И вздохнув обреченно, ты бросишься в новое бегство,
Унося, как багаж, невесомость ненужной свободы….
 

Это произведение покорило меня с первых слов. Понравилась и одна из героинь -  проводница, которая на самом деле «за спиною загонщик», и вот этот – его вокзал, а на самом деле - «маленький космос огней станционных», и главный герой - «шушера», которая вообще-то, «мудрый клинок… больше прочих побед…» желающий «в ножны вернуться».

Каждая строка стихотворения открывала всё новые и новые пласты ассоциаций. Только настоящий, большой поэт мог обыденное, рутинное, каждодневное явление облечь в такие захватывающие словесные образы.

 «Перрон подползёт, словно «скорая помощь» к парадной», - не подъедет, не остановится у парадной, а именно «подползёт». Действительно, когда иной раз требуется именно скорая помощь, когда счёт человеческой жизни идёт на минуты, не то, что час - двадцать минут «подползания» каретой скорой помощи по заставленному машинами двору – это вопрос жизни и смерти.

Именно это произведение «Малая Вишера», стало для меня визитной карточкой и началом увлекательного знакомства с внутренней эмиграцией поэта Игоря Царева. А строки: “И вздохнув обреченно, ты бросишься в новое бегство, унося, как багаж, невесомость ненужной свободы», - стали водоразделом бегства во внутреннюю – единственную для поэта, реальную эмиграцию.

Людей сторонюсь, как засады 
Во вражьем глубоком тылу. 

Потом я «вживую» через экран увидела Игоря на телевизионном конкурсе «Вечерней Москвы» - «Вечерние стихи». Радовалась, когда по итогам конкурса «Поэт года 2012» он получил первую премию. В День Поэзии 21 марта 2013 года Игорь Царев вышел получать эту премию на сцену Дома Литераторов в Москве. Со сцены он читал произведение о Марине Цветаевой:

Когда в елабужской глуши, 
В ее безмолвии обидном, 
На тонком пульсе нитевидном 
Повисла пуговка души, 
Лишь сучий вой по пустырям 
Перемежался плачем птичьим… 
А мир кичился безразличьем 
И был воинственно упрям… 
Господь ладонью по ночам 
Вслепую проводил по лицам 
И не спускал самоубийцам 
То, что прощал их палачам… 
Зачтет ли он свечу в горсти, 
Молитву с каплей стеарина? 
Мой Бог, ее зовут Марина, 
Прости, бессмертную, прости.

Линия межи «воинственного мира» и её внутренней эмиграции от этого мира «на тонком пульсе нитевидном». Шестнадцать строк и вся жизнь. Шестнадцать строк и жизнь за гранью «безразличного» мира. Шестнадцать строк и бессмертие.

Это стихотворение на странице поэта датировано 18 апреля 2012 года.

4 апреля 2013 года Игоря Царева не стало. Ему было всего 57 лет.

Наш современник, поэт, журналист, член Союза писателей Российской Федерации Игорь Царев умер прямо на рабочем месте за компьютером. Его «пуговка души» оборвалась через 14 дней после всенародного признания.

Прости, бессмертного, прости.

...На Божедомке Бога нет. 
И пешим ходом до Варварки 
Свищу, заглядывая в арки, 
Ищу хоть отраженный свет… 
Столица праздная течет, 
Лукаво проникая в поры: 
И ворот жмет, да город впору, 
Чего ж, казалось бы, еще? 
Зачем искать иконный свет, 
Следы и странные приметы? 
Но кто-то ж нашептал мне это: 
На Божедомке Бога нет... 

Столица и «праздная», и лукавая, и «впору», да «ворот жмет».  Тут же автор себя одёргивает: «Чего ж, казалось бы, еще?» Ах, вот оно «иконного света» нет. На самом деле – простора не хватает, света. Дома все большие, да застят солнце. Расстояния в Москве - огромные, да всё не на земле, а под землей, народа немереное количество, а слова молвить не с кем. Всё потому, что «Бога нет…»

Москва и малая родина для поэта – это два мира, два вектора эмиграции, две совершенно разные вселенные. Малая родина для него мать – любящая и любимая, всепрощающая и иконная, божья и благодатная. Москва – это монстр, без света и продыха, вечно спешащая и давящая, иногда геройствующая и не признающая «чужаков»:

И город на вырост, и звезды, 
И небо с чужого плеча, 
И дом, где квартира пустая, 
И вечно молчащий звонок… 
Орлы не сбиваются в стаи, 
Поэтому ты одинок. 

Противопоставление себя и окружающего мира зримо прослеживается почти во всех произведениях поэта. Вот стихотворение, в котором поэт как бы обозначат эмигрантский вектор своей внутренней эмиграции - «Далекие окна»:

Кто-то рос в Крыму, ел зимой хурму,

Кто-то мог смотреть на столичный цирк,

А меня все детство качал Амур,

И кедровой далью поил Хекцир.

Я, еще волчонком покинув кров,

Обижать себя не давал врагам,

Ведь волной амурской кипела кровь,

И дарила силу свою тайга.

Пусть, с теченьем лет обретая лоск,

Я не против плыл, но наискосок…

На кукане сна – не сазана вес.

Хоть и спит река, но волна резка.

Не расшитый звездами занавес –

Светят в сердце окна Хабаровска.

На самом деле, что кто такие эмигранты? Люди, покинувшие свою страну, но не забывшие своих корней? Да. И это – эмиграция, так «не изменяют» только Родине:

Пространству муравьиных куполов, 
Зеркал озерных и кедровых стен, 
Коврам зеленым земляных полов, 
И таинству икон на бересте 
Не изменю я даже в страшном сне, 
Не откажусь, не отверну лицо. 

Эмигранты – это люди, всю свою жизнь на чужбине глубоко тоскующие по своей Родине, где-то, даже, идеализирующие её? Да. А если это внутренняя эмиграция? Вот, как у Игоря Царева?

Вида серого, мятого и неброского, 
Проходя вагоны походкой шаткою, 
Попрошайка шпарит на память Бродского, 
Утирая губы дырявой шапкою. 
В нем стихов, наверное, тонны, залежи, 
Да, ему студентов учить бы в Принстоне! 
Но мажором станешь не при вокзале же, 
Не отчалишь в Принстон от этой пристани. 
Бог послал за день только хвостик ливерной, 
Да в глаза тоску вперемешку с немочью... 
Свой карман ему на ладони вывернув, 
Я нашел всего-то с червонец мелочью… 
Электричка мчится, качая креслица, 
Контролеры лают, но не кусаются, 
И вослед бродяге старухи крестятся: 
Ты гляди, он пола-то не касается!..

Когда я читаю это стихотворение - «Бродяга и Бродский», меня не покидает ощущение, что литературного героя – бродягу, Игорь Царев писал с себя.

Вот он самому себе – другому, «нашел всего-то червонец с мелочью», это ему самому «студентов учить бы в Пристоне», это он сам «пола-то не касается»…

Непонятную силу таят ковыли... 
Притяженье каких половецких корней 
Вырывает меня из арбатских камней 
Постоять на открытой ладони земли?.. 
И таращится полночь вороньим зрачком, 
Наблюдая, как я без царя в голове - 
Босиком, по колено в вихрастой траве, 
До зари с деревенским хожу дурачком. 
И палю самосад, и хлещу самогон, 
И стихи в беспредельное небо ору... 

Таков он - любимый поэт Игорь Царев – наш современник, чувствующий, но так и не переживший внутреннюю эмиграцию, поэт, который ушёл в свою «Пятую стихию»:

Устав от пресной чепухи, 
Как в море ухожу в стихи я - 
Ведь эта пятая стихия 
Просторней остальных стихий.