Конкурс поэтов-эмигрантов

Номинация «Стихи о родном крае, об историко-географических и культурно-языковых корнях»

Что печалишься, Варфоломей?* /Бартоломео/Варфоломей Растрелли

Детство, юность, закрытые двери,

сотни правил, «подержанных слов»...

Не расстрелян?  Подвинься, Растрелли,

поделись глубиною углов.

Да? ....Не помню солдат чрезвычайных.

Помню ёлку, цветные огни,

юной страстью вскипающий чайник,

этажи непрочитанных книг.

Там, ныряя в словесные  рощи,

мысль крутила нездешний пейзаж...

Что ты шепчешь, Дворцовая площадь?

Улетели в рассветный мираж?.....

Кто?...ну да, за туманом, в ненастье -

миллионы заблудших сердец,

оставляя российское «счастье»,

как картину на ржавом гвозде.

Может, рухнет измученным телом,

ослабев на партийных пирах?

Всё равно.  Мы давно улетели

в тот далёкий, рассветный мираж.

Может, встанет с измятой постели,

исцелится больная страна?

Всё равно.  Мы давно улетели.

Эта боль нам уже не нужна,

и народ, как слепое подстрочье,

и правителей серый маразм,

и берёзовый блеф, между прочим,

и похмельные ваши сто грамм.

                    Что печалишься, Варфоломей?

                    Ты ж не клуб озабоченных дам.

                    Ты не жил под присмотром идей,

                     и не ты улетел навсегда.

…Что ты плачешь, сестрёнка? Не плачь!

Я люблю, как и прежде, поверь,

перестук поездов, купола

и, в облупленной кожице, дверь...

Детства радостный миг...

Гуттаперчевый мальчик,
кукла в стареньком платье,
деревянный пенальчик,
мишка плюшевый, ёж...
...На цветастой заплате
я рисую узоры –
получаются горы,
но туда не уйдёшь...

Оттоманки поклоны,

этажерки этажность.
Пластилиновый слоник
запылился слегка...
Стол под скатертью важен –
он кистями украшен!
И у кукольной Маши

отломалась рука.

Пыльный, глянцевый фикус
задремал в уголочке.
Фиги, финики дики
в тихом городе эН.
Нот летящие строчки
предлагают пассажи,
и попасть очень важно
в полутон перемен.

Крылья крыши укрыли
дом, заброшенный в память.
Абажурностью стильной
апельсиновый лик
окна вечером явят.
И разбудят сюжеты
улетевшего лета:
детства радостный миг.

Детский сад извлекает
корень смутных сомнений.
В школьном вальсе растает
юность розой петит...
Упоительной ленью
годы дышат и тают,
и легко улетают
в облаков ассорти...

Номинация «Стихи о стране нынешнего проживания»

Америке с любовью...
 
Где пальмы уши свесили
вдоль диких берегов –
там круглым, нежным персиком
на небе солнце вертится,
ветра разносят свежести
и сливки облаков.

Там тени бродят в тапочках
по белому песку,
целуя нежно шапочки
репейников и кактусов.
         Касаясь ютских скул,
        дороги развлекаются,
        выводят свой мотив.
Там мрачно скалы скалятся,
песок Мохаве кается,
упав на грудь пустынь...

Проекцией на плато, на
сценический пейзаж -
Вудсток худой, заплатанный,
расписывает платиной
небесные глаза...
И кашляет бензинами,
и виски льёт в стакан.
Компьютер глазом синим ли,
иль жёлтый взгляд осиновый,
иль свингом – ураган –

       от Салема до Бостона!
Как кошка на трубе –
весёлая, разбойная,
просторная, свободная,
и я пишу любовное
послание – тебе!

Живу, надеюсь, верю и люблю

Я не люблю советское лекало:
во имя – жить, а будущее – в долг.
Я выбираю небо без лукавых,
и место, где построю светлый дом.

Там бредит шмель, там тащится улитка,
там град играет с вихрями в крокет.
Там бились насмерть за златые слитки,
и скальпы резал хмурый ирокез.

Там Юта на ладони держит свечи
скалистых гор. Там пепельный мираж
сжигается в песках,  и тихо шепчет
молочный ветер в палевых мирах.
Там по дороге мчится вечный «Шеви»,
орёл творит возвышенный пейзаж!
Худые ноги украшают «леви»,
и Луи распечатывает джаз!

Разнообразен, дик, непостоянен
свободы бирюзовый светский лик.
Рождённый у подножья рыжий Янки
приветлив, в меру добр, неприхотлив -

такой же, как и я – весёлый странник,
поющий иногда печальный блюз.
И я, обычный, свежий иностранец
живу, надеюсь, верю и люблю.

Номинация «Стихи об эмиграции, ностальгии и оторванности от родных корней»

Почти сонет моей стране

Змея ползёт горизонтальным свингом –
я выбираю собственный маршрут.
Парит орлица, облако подвинув,
и я, любя высоких сфер уют –

взлетаю к ней. И вниз -  веселым джинном,
раскрыв своих иллюзий парашют!
И вот рассвет, черезвычайно винный,
и вот закат, пузатый, как грейпфрут.

Земля чужая для пришельца плед
расстелит равнодушно. Тенью длинной
влачатся дни падений и побед.

Я каждый день дарю тебе букет,
взращённой на вершинах колумбины!
Поскольку пью свободы мёд и хину
уж двадцать лет.

Я коньками...

Я коньками чертила зигзаг разворота,

и вскипала поверхность холодного льда!

Репродуктор хрипел старомодным фокстротом

и стремительно мчалась снежинок орда.

Я летела! Коньки вдохновенно мелькали

и звенящий мороз разрубали клинком!

Серебристою ложечкой в тонком бокале

цепенела луна среди звёзд далеко.

Я скользила, меняя жестокие ритмы

умирающей и восходящей любви!

Кто-то был на катке балериною-прима,

кто-то нотой взлетал из разорванных квинт...

Как теперь далеко – и морозные ветры,

и зима, и страстей раскалённый напалм.

И живу я в чужой равномерности лета,

Фаренгейтах жары и утопии пальм.

Как бы я ни мечтала, страдала, грешила,

избегала высот, уползала со дна –

надо мною ухмылкой кота из Чешира

равнодушно сияет чужая луна...