Утверждать, что «эмигрантской поэзии» не существует, может лишь тот, кто фактически не эмигрировал, а если и уехал, то живет в т.н. русском гетто, смотрит русское ТВ, работает в «русской» фирме либо (и чаще всего) получает пособие по безработице и для общения с чиновниками привлекает сотрудников социальной службы либо сносно говорящих на языке страны проживания друзей / родственников.

Но эмиграция  в целом – это явление более широкое и многоплановое, чем отъезд за «бугор» по экономическим соображениям. Бывает и так, что эмигрант лишается на родине гражданства  / вида на жительство, а значит, вернуться назад просто не имеет возможности. Пример – эмиграция из стран Балтии, в случае моей семьи – из Эстонии, когда люди выезжали с т.н. «разовым проездным документом» – то бишь принимающее государство должно было выдать человеку какой-либо паспорт или удостоверение личности, ибо «разовый» годился только для проезда. Вот чиновники недоумевали – как это у вас нет паспорта? – вы заговорщик и вас выгнали за какие-то прегрешения перед законной властью?.. И очень трудно было доказать, что ты не верблюд. Помните у Э. Рязанова: «У верблюда два горба, потому что жизнь борьба»...

Но я не хочу заниматься политическими оценками внутренней политики ряда бывших очень-даже-советских-республик. Речь пойдет о том, как оторванность, а то и полная изоляция от бывшей родины, влияют на стихосложение, образ мыслей писателя / поэта, выбор тематики, конструкции стиха и т.д.

Иосиф Бродский говорил в различных интервью о сильнейшем давлении языка, которое он испытывал, особенно в первые годы жизни в Америке.

«Не ослепни, смотри, ты и сам сирота / отщепенец, стервец, вне закона...»

Чтобы уйти от давления английского языка, он пытался писать по-английски стихи, пример тому – удачно переведенное Натальей Резник его стихотворение «Письмо археологу». Но сам Иосиф оносился к писанию стихов на английском весьма скептически, ибо понимал, что ни Фростом, ни Оденом, ни Бэрнсом ему не стать. А на меньшее он согласен не был, что в его случае и понятно.

По видимому, избегая давления русского языка, пытался писать по-русски и такой поэт-эмигрант и вечный странник как Райнер Мария Рильке (1875 – 1926). Но попытки эти беспомощны и даже смешны, особенно на фоне его многогранного таланта и высокого поэтического мастерства.

Нужно заметить что мой личный опыт эмиграции и полного погружения в новую среду обитания привел меня к попыткам переводить немецкую классическую поэзию. Возможно, я и попытался бы писать по-немецки, но тогдашний мой уровень немецкого не позволил в первые годы проживания в Германии и мечтать об этом. И здесь налицо сильнейшее давление / влияние языка и незнакомой, иногда открыто враждебной среды.

Надо сказать, что «эмигрантская» поэзия существует уже много веков, пример тому - строки короля поэтов эпохи возрождения Жоашима дю Белле (1522 – 1560; он много лет проработал мелким клерком в Ватикане, служа у своего дяди кардинала дю Белле в т.ч. и домоуправителем):

XCIV

Блажен, кто на войне, к погибели готовый,

Ни ран не ведает, ни плена под замком,

Блажен, кто не продаст и не предаст свой дом,

Хотя давно живёт среди всего чужого.

Блажен, кто не страшась завистливого слова,

Обласкан папою, всему двору знаком.

Убийства избежав, заслужит сам трудом

Иль шапку красную, иль ключ Петра святого.

Блажен, кого в морях средь бурь не ждёт беда,

Блажен, кто во дворце желанный гость всегда,

Блажен, кто кончит путь, людьми не тронут злыми.

Блажен, кто сохранит богатство без забот,

И верит в честь жены; ещё блаженней тот,

Кто смог не облысеть, прожив три года в Риме.

(Перевод Юрия Денисова)

Трудно представить, что такие строки могли появиться у человека, никогда не покидавшего родного порога. На мой взгляд, это стихотворение замечательный образчик именно «эмигрантской поэзии».

Вот еще один пример из современной нам поэзии – отрывки из поэмы «В сиянии лунном цветущей шелковицы» курдского поэта Абдулрахмана Афифа, с которым я познакомился в Ганновере несколько лет назад. Оригинал стихотворения написан по-арабски, ибо он родом из Сирии.

***

 На берегу потока слёз моих

я сижу, поэту подобный,

и белым цветам миндального дерева

я пою в изгнании.

Я изменяю печальный напев,

чтобы дерево улыбнулось,

зашевелилось.

И я пою в изгнании о луне,

чужой и непонятной.

 – Что сделал ты с белизной миндаля,

с темно-бордовой шелковицей, темно-бордовой?..

Ты, мрачный сочинитель,

в лунном сиянии белой шелковицы!

Ты, поэт!

***

 Вот глиняная церковь

и глиняный колокол, звоном глухим

отдающийся в незрелой голове моей,

и цветы в моей тетради,

и колодец, куда я гляжу

и вижу лицо матери моей,

и варёные злаки зимой,

и зловещий лай собаки

на кладбище.

В тот день меня не было.

Не было меня в тот день...

***

 Я ищу письмо в своих карманах,

чтобы отдать его тебе.

Эта ночь в полях Амуды,

свадьба и тоска в моей душе,

и эти шелковицы.

Их плодами мы лакомились

в то последнее лето.

На углу убегающей вдаль улицы

лисёнок смотрит на нас.

Его глазёнки светятся,

его уши пылают

от грохота барабанов.

(Перевод Иосифа Мокова).

Совершенно очевидно, что такие строки никогда бы не родились, живи он спокойно на родине. Но бегство с отцом через горы, смерть близких, жизнь в изгнании в совершенно другой культурной среде, невозможность под страхом смерти вернуться – все это повлияло на его мироощущение, язык, форму и глубину стиха. Читая эти строки, невольно задумываешься о своей собственной судьбе.

Не удержусь от того, чтобы привести «под занавес» свое небольшое «тихотворение» на эту же вечную тему.

* * *

А я шептал: «Меня сожгли...»

                        Семен Липкин «Зола»

Я за кусок пайковой колбасы

Не собираюсь душу продавать,

Меня пусть осуждает тот, кто сыт,

В уходе этом я не виноват.

Не виноват, что вынести не смог

Гонений и ненужности своей,

Что покидаю я родной порог

И эту землю, не простившись с ней.

О мостовую в стороне чужой,

Где были предки сожжены в печи,

Ударится бродяжий посох мой,

И пепел их мне в сердце застучит.

И вдруг пойму, что я пришел назад

Из странствий долгих, и замкнулся круг,

И в небеса свой устремляя взгляд,

Я помолюсь за всех сожжённых вслух.

Неужели можно говорить об этом, спокойно проживая в городе, где ты родился и вырос, где ничто не гонит тебя за горизонт, не разлучает с родными и друзьями, которых, перейдя Рубикон, ты, вероятно, уже никогда не увидишь? Думаю, только тот, кто испил сию, порой очень горькую чашу до дна, может понять значение таких терминов, как «эмигрантская поэзия» и «эмигрантская литература» вообще.

Резюмируя, вспомним строки из замечательного стихотворения Владислава Ходасевича:

«...Это сам я в год минувший,

В божьи бездны соскользнувши,

Переделал навсегда

Мир, державшийся года.

И вот в этом мире новом,

Напряженном и суровом,

Выпадает первый снег, –

Не такой он, как у всех»*.

(* В пунктуации этого отрывка могут быть неточности, ибо цитирую по памяти.)

Виталий Шнайдер                                                         Ганновер, 04.09.2010

Дорогие друзья! В комментариях к этому посту вы можете высказаться о вашем понимании сущности "эмигрантской поэзии". Александр Мельник