Конкурс поэтов-неэмигрантов
 
Номинация «Неоставленная страна»

***

Упасть, изваляться в святой и блаженной грязи.

Сродниться с бензиновой лужей, с бузинною веткой.

Черкая изломанным стержнем, вдруг затормозить

и снизить себя до размеров помарки, пометки.

А всё начиналось красиво, крути не крути!

"Крутой поворот" доносился из старой кассеты

(её затыкали на фразе про "холод в груди").

О, вещая явь, что ни шаг, подавала приметы!

Но было ль до них, если пел родниковый прибой

и в пригоршни било ключом серебристое чудо?..

И в дрожи земной бог шептался с тобой и со мной

глаголом корявого пня и юродивой Люды,

болотных низин и старухи с извечной клюкой...

Природа вручала ключи перепончатой тайны,

и лето стояло, - такое, что - боже ты мой! -

ни в сказке сказать, ни воспеть пересохшей гортанью.

... Теперь, с тех высот, где не слышно, о чём говорю

(но я говорю - и с небес облетает эпоха) -

я всё ж воссоздам - эти дни не по календарю,

где было вовсю хорошо, даже ежели плохо,

и было легко возвернуться, безумства не скрыв,

в бузинную явь и в приют избяного порога.

О, ломаным стержнем, с помарками, наискось, вкривь -

кому, как не нам, их воспеть и оставить до срока?..

Лишь, глядя лениво в глаза непролазных дорог,

музыкою белого сна не укрытых покуда,

фальшиво играет на скрипке отшельницкий бог.

Да плачет, да плачет о чём-то блаженная Люда.

***

Лето, шитое лыком в две строчки,

зарифмовано бедно и вкось.

Будто прежнее отмерло прочно,

будто новое не началось.

Всё мешается в дивную ересь:

кривда книжная, дурочкин плач,

физик Ваня, что спит, разуверясь

в простоте нерешённых задач.

Да и есть ли на свете задача,

что годна для кривого горба?..

У него - полусгнившая дача,

смерть жены, имбецилка-судьба.

Он встряхнётся, отыщет в полыни

купоросный обломок луны,

погрустит о несбывшемся сыне

и - обратно: досматривать сны,

где и символ-то - даром что вещий -

перед жизнью в долгах как в шелках,

но пропитан блаженством увечья

кацавейки неловкий распах.

А лукавое Слово на запах

поспешает, на одурь и дым,

ёжась в Божьих корёжистых лапах,

словно мрак - перед светом земным.

***

Добежать, как военный гонец. Близоруко вглядеться:

о, таким возвращенье своё и представить не мог.

Ты вернулся с открытой душой в дом бесхозного детства,

но без стука уже не войти - на калитке замок.

Там в ударе июль, и деревья от зноя плешивы,

а верхушки церквей не скромней италийских ротонд.

Ты вернулся туда, где давно за тебя всё решили:

скоро вывезут мебель и, стало быть, грянет ремонт.

Белый цвет потолка - но покрашено прошлое тёмным.

Духота, и рабочих-таджиков гортанный трындёж.

Во дворе, как фингалы, незрелые ягоды тёрна:

не имея покорности, вяжут во рту, чуть куснёшь.

Не имея враждебности, брешет приблудная шавка.

Не умея прогнать, по загривку ты треплешь её...

Всё другое, другое вокруг! Ни малейшего шанса

как с новьём пообвыкнуться, так и расстаться с быльём.

Впрочем - что-то осталось ещё. Не могло не остаться.

Ты несёшься по дому сорвавшимся с привязи псом.

Вот и книжная полка, которой, поди, лет шестнадцать.

Вот и книга на ней. Та же самая: Клапка Джером.

Как насмешка судьбы - о, проклятые вещие знаки!..

На странице закладка, где лодочник с вечной ленцой...

Трое в лодке твоей, не считая тебя и собаки:

память ушлая, Бог да июль, что смеётся в лицо.