Конкурс
поэтов-неэмигрантов.
Номинация
«Неоставленная страна».
Сурепка
Этот остров,
посаженный в крылья гааги,
проливается камнем на
плечи Ладоги.
По утрам подступают
здесь лоси в венках сурепки,
от коры сосновой
срывают слепки
древних свитков с их
ижицей, ятью, зело,
свитки эти больше,
чем бумазея.
И плывут они стройно, зельно и ладо
до скита, до сруба,
до вертограда.
Там выносят их нерпы
на мокрых спинах,
влажным носом черпая
плёс из тины.
Рыбари из свитков
нарежут четки
для упрямых духом,
душою кротких –
тех, кто любит Бога и
помнит чадо
вместе с запахом
пота, стыда и смрада.
У кого печаль
прилегла к улыбке,
как дитятя, качается
в тесной зыбке.
Четки чуждых корысти иль корысти,
тех, в чьих книгах
буквицей звенит трилистник.
Запах четок тонок, их
звенья крепки
на главе у лося в
венках сурепки.
* * *
Все жду, когда
закончится февраль.
И вот тогда, за
восемь дней до Пасхи
я прикачу в
картофельной коляске,
через замки, чугунные
затворы,
ступлю на землю с именем
Печоры.
Там снег не снег –
узорчатый гипюр,
капелью шитый на фату
невесте.
Я привезу посылочки и
вести
из Петербурга, чтоб
сказать о них
не более, чем велено.
И все забыть,
как только, словно
ризничник на хоры,
взойду к престолу на
Святую Гору.
Здесь, встав на
цыпочки, причастием томиться,
щекой принять все
буквы плащаницы,
и в Милость мира
впеть свое Осанна,
и имя несть не Жанна
– Иоанна,
увитое гортанным
звуком гласным.
И послушанье в
трапезной нести,
где ранить руки от
мытья тарелок,
затиснутых в крапиву
кипятка,
и разбирать приправы
для лотка
со снедью – перец
красный, базилик…
Напротив иноки – вот
искус – так велик
соблазн здесь
улыбнуться, приосанить стан.
И тут же быть
посаженной в чулан
за дерзость
неумеренного взгляда.
Так жду, когда
закончится февраль,
когда в крещендо
света взвоют краски,
когда наступят восемь
дней до Пасхи…
* * *
Клеймо неверности
припечаталось к кончику языка.
«Как все у тебя
запущенно, кругом разруха, - ужаснулась моя подруга Галя. –
Много ли тебе надо,
торжества плоти, нищеты духа?»
Выпили мы с ней пива,
чесноком прикусили с кусочком ржаного хлеба.
«Аддис-Абеба, -
продолжала она, - для поэта начала века –
интеграция, внутри
языков смещение….
Зачем вернулся? Был
бы жив как те, что остались где-то не здесь,
получали награды,
скорбели, пили, смеялись.
За таким пунктиром и
пользы пришло немало.
О, смерть, смерть,
где твое жало…..»
Слушала я ее и таила
в уме затею
оставить все и
пуститься в путь,
погрузиться в
Александрею, спастись на Кипре, в песках Аризоны скрыться,
кошачьей повадкой
зубатить, ластиться, в иных странах
молотить лапками,
взбивая сметану.
Я даже глаза закрыла.
Вскоре Галя нашла нужную ей книгу,
туфли надела,
обернулась в дверном проеме:
«Верну через неделю.
Будь дома».
| 
