Номинация

«Стихи о родном крае, о Родине, о географических, исторических и культурно-языковых корнях»

                                            * * *
А ночами в Питере покачиваются, в прожилках извилистых, фонари,
Шепчут: погляди вослед другим, что за ними, да сама назад не смотри,
Вон горгульи слетают с Исакия... поправляешь - "ангелы"? Ну говори, говори.

Кто там крыльями хлопает в подворотне - конечно, на верёвке повешенное бельё,
И от алых-алых штор горячо в окне, аспириновое ознобное забытьё,
У дворца Юсупова всё черней вода. Проходи, оно не твоё.

А ночами в Питере улицы улыбаются, с рук на руки передают, мол, иди сюда,
За ступеньками будет горячий ароматный кофе и витражная радужная слюда,
Будет ласкова к тебе несмертная эта призрачная орда,

И покачиваясь на осенних шёлковых листьях, зимней манке, осколках летних зеркал,
Ты забудешь позже, кого любил, и найдёшь не то, что искал,
И расплатишься, глядя уже сквозь ладони, и, неловкий, всё же не разобьёшь бокал.

                           Вначале осень

Вначале осень, музыка потом:

Рябина, раздвигающая грозди, и клёны, рыже-алые в лиловость,
И позолота мелкая берёз - чешуйки осыпающейся рыбы,

И липы выцветающая зелень.

Корректная дубовая листва, прильнув, мешает дотлевать окуркам:
"Не время, - говорит, - ещё не время, ещё хранить рубиновое пламя..." -
Что подтверждает россыпь габаритов - скользящих глаз, без устали глядящих
В немеркнущие улицы Москвы.

И музыка: Рахманиновский зал, ступени вниз, шагни заворожённо,
Афиши на ветру плескались: "Конкурс такой-то для таких-то категорий",
А музыка им возражала: волны, кружила переливчатым потоком,
Дробилась в бриллианты водопада, и замирала на короткий вдох -
Творила мир.

                        В кофейне за углом беспечные толпились конкурсанты,
Смеялись, на лету ловили листья, и мимо блюдец стряхивали пепел,
Неосторожно разливали кофе, споткнувшись о забытые футляры,
И обсуждали трио до-мажор.

Они на миг укрыты этим миром.
Они ещё не перешли дорогу.
Над ними не мигали габариты.

Неведомо, кого из них убьют - за тёмный волос, глаз не тот разрез,
Не ту походку, говор, кошелёк - для смерти здесь причинам несть числа,
А музыке всегда не уберечься:

Когда с ладони кормишь пустоту, уже не спрятать руки за спиною -
Ты выхвачен прожекторным лучом, и зал вокруг темнее с каждой нотой.

Но что же делать, если бьётся осень в виски, всё так же падает на душу
Увядший лист, за ним ещё, ещё...

Растерянно руками разведёт неловкий сизо-патинный Чайковский
(Пока, на удивленье, не снесённый - во благо для общественной морали -
Распоряженьем города Москвы):

Холодная и светлая дорога идти по иглам, по отточьям нот -
Они всегда недалеко от сердца.

Вначале осень. Музыка всегда.
А музыка плыла, плыла, плыла.
А конкурсанты пили сладкий кофе.
А на асфальте голуби дрались.

Номинация

«Стихи о стране нынешнего проживания»

               * * *
Что я видела, что я видела:
Утренние булыжники, подставляющие бока поливальной машине,
Каштаны, передающие плоды из ладоней в ладони,
Ягоды малины, испуганно жмущиеся друг к другу,
Радужных ставридок, пляшущих на волнах перед лодкой,
И белобрысого мальчика, которому выговаривают родители:
"Смотри под ноги, Платон!" – а он смотрит в южное небо.

Что я видела, что я видела:
Чёрную лёгкую шаль, что вспыхивает серебром на сгибе,
Мыльные пузыри, наполненные сигаретным дымом,
Пятно от какао на скатерти, очертаниями сходное с сердцем,
Бенгальский огонь, освещающий подъезд с разбитыми лампочками,
И уверенное: "Выход есть!", нарисованное на асфальте, –
Этому сразу веришь, даже если дальше решётка.

Что я видела, что я видела:
Бабочек, летящих на человека, словно он полон нектара,
Девушек на высоких каблуках, перебегающих дорогу,
Дорогу, уходящую вверх и теряющуюся в облаках,
Облака, что складываются в твоё имя,
И каждая капля дождя, разбиваясь, зовёт тебя.
Я давно тебя не видела.
Очень давно.

               * * *
Одесса рифмуется с детством, десной воспалённой,
И лесом, которого нет, и букетом пролесков зелёным,
И водной завесой – разбившейся в брызги волной,
А то интересом – и жаром под блузкой льняной...

Одесса рифмуется, память плетёт прихотливо:
Приливом, и белым наливом, и веткой оливы –
Дотронуться, соприкоснуться, растаять в словах –
Чтоб выпало это зерно на других островах,

На Каменном ли, на Васильевском... Солнце дробится,
И сыплет за шиворот хвою, и вздрагивает черепица
От мелкой щекотки и крохкой смешинки во рту...
Я жить буду долго. Я память ещё заплету.

Номинация

«Стихи об эмиграции, ностальгии и оторванности от языково-культурных корней»

                 * * *
Дождь за окном проливной, декабря пузырится начало,
города Санкт-Петербурга, а может быть, и Сан-Франциско,
или Сантьяго, но город набух и отдушина только в дожде,
только б струился по стёклам, граниту и лицам,
только б морочил скорей, промывал, как старатель,
может, отыщется где непустая порода,
только поток этот - вышитый чёрным асфальт.
Если закончится дождь, и не выпадет снега, и солнце
не разорвёт эти тучи, а то не расплавит, как сахар на ложке
тонким, почти что невидимым и паутинным сиропом,
лучше не думать, не думать, не думать, что будет тогда.
Все говорят о войне как желанной, и не миновать,
все говорят о войне, о провале в свинцовую яму,
здесь выбирают врагов полной жменей бочонков лото,
слову они сообщают округлость, как будто надежду,
что от войны будет вкусный пирог с непременной корицей,
что от войны будет правда... и кровь приливает к губам.
Все говорят о войне, это ненависть, кран перекрыть -
сорвана напрочь резьба, удержать не придётся,
видно, найдётся и пуля гламурной расцветки,
перелистай-ка журналы, вот эта тебе подойдёт,
слабые пальцы знакомы лишь с клавиатурой,
все говорят о войне, это оползень, глина скользит,
перемешает слои, разлетелась колода, разбит
калейдоскоп, и стеклянная пыль, с новым годом,
оползень - это земля под ногами, а крылья не нам,
если найдут, опознают, и рот твой забит будет пылью и тьмой,
грубо, по горло, и ниже, до лёгких, война, понимаешь, война.
Дождь, продолжайся, во время дождя воевать
значит казаться смешным - для иных пострашнее, чем смерть:
смерть, понадейся, - другим, идиотом - вот ты и сейчас,
мокрые пряди, рубаха прилипла, ослепли очки,
будешь орать, поднимая в атаку, - так голос сорвёшь,
если уж начал - не выпить глинтвейна; солжёшь, называя ненастьем
то, что спасенье. Любовникам только в дожде
льнуть, танцевать, веселиться. Убийцам - сухая погода.
Все говорят о войне - будто в школьном бежать коридоре,
и зацепиться, и рухнуть: подножка, паркетина слишком натёрта,
или к ремонту в учительской вот привезли батареи,
или навстречу Арина, Оксана, Марьям -
и засмотреться ей вслед, не заметить того, впереди,
и распластаться, как будто в гербарии, книгу захлопнут -
а из портфеля лишь рыжие вскачь мандарины,
кровь их испачкает.
                     Девочка, ты всё равно подбери их.

            * * *
Странное чувство: когда возвращаешься в город,
Что был родным до каждой веточки - а он уже и не твой.
Понимаешь это не сразу, а то и не скоро,
Прикасаешься к стенам, шепчешь: "Есть кто живой?",
А тебе отвечают так неразборчиво, что себя выдаёшь с головой,

Переспрашиваешь, а допуск снят, и пароль в домене недопустим,
И просрочена виза, и адрес то ли забыт, то ли вовсе сменён,
Проходи, турист, и пыль под ногами – облаком золотым,
Ты из пришлых сюда племён, а то из прошлых времён,
И неважно, чем был ты пленён, заворожён, опьянён,

Но сейчас ты не опознаёшь улицу, где свернуть, не улицу, нет, улику,
Дом друзей – на углу, но по три раза путаешься, туда-сюда,
И толпа течёт, многолика, ни-одного-знакомого-лика,
Бьёт прибой – в Средиземном, Балтийском, Каспийском она всё равно вода,
И глядит звезда из породистых – крупная, откормленная звезда,

Да, такие бывают на юге; и таксист разворачивает атлас: "Дом,
Что вам нужен, наискось за перекрёстком. Я знаю ведь, каково,
По темноте в чужом-то городе...". Повтори "чужом" и пойми с трудом,
Что закончилось акациево-знойное весёлое волшебство,
И дорога – дальше, а здесь ты – турист, и более ничего...