ЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРА-2015. Конкурс эссеистов «Поэзия и внутренняя эмиграция»

ЗАЛОЖНИКИ ЭПОХИ (размышления «внутреннего эмигранта»)

Мне часто приходилось размышлять на эту тему. Но в прежние «приснопамятные» времена это были отвлечённые мысли. Осипа Мандельштама, Андрея Белого, Анну Ахматову, Егише Чаренца, Тициана Табидзе и многих-многих других поставили в «искусственное положение вне игры», и вульгарные социологи, куражась, стали придумывать определения типа «внутренний эмигрант», «пятая колонна», «попутчик», «приспособленец»… Весь глоссарий, всю терминологию новоявленных функционеров и номенклатурных чиновников, «организаторов и вдохновителей» литературного процесса трудно охватить, нарочито обидных прозвищ и характеристик намного больше и не все приходят на память. А ведь это были не просто обидные характеристики, это было науськивание государственной карательной машины на неугодных людей – мало что они талантливы. Пусть бы остались в другой формации, при Царе Горохе…

  Поэты во все времена особенно остро ощущали происходящие в общественном сознании перемены, близость нависшей над нацией опасности и угрозы. Поэты по определению находятся в оппозиции к самодовольству, сытости и пресыщенности, к равнодушию и цинизму новоявленных «поводырей» нации, профессиональных демагогов и краснобаев. Честная жизненная позиция, чувство ответственности перед народом за все испытания, выпавшие на его долю в последние два десятилетия, стали для общества, для интеллигенции лакмусовой бумагой, выявляющей и определяющей истинный патриотизм и озабоченность судьбами людей. 

  Поэты, писатели имеют дело со словом и поэтому являются наиболее уязвимыми представителями творческой интеллигенции. Они первыми и чаще других оказываются перемолотыми жерновами революционных преобразований, либо просто замыкаются в себе, уходят в себя и перестают творить.   

  Сталин заигрывал с писателями, а потеряв к ним интерес, одним лишь кивком головы давал разрешение своим палачам стереть их «в лагерную пыль». Или, сменив гнев на милость, спрашивал Булгакова: «А может, разрешить вам уехать»?

В студенческие годы я был вынужден конспектировать печально известную, омерзительную, по сути своей черносотенную речь Жданова. Десятью годами позднее Хрущёв травил Пастернака, публично кричал на Вознесенского и Эрнста Неизвестного… А судилище над Бродским? А гнусная высылка Солженицына и постыдная политизированная шумиха вокруг Корчного? А вынужденная эмиграция Межирова? А «застой» брежневской эпохи, когда литературой и культурой рулил, то бишь «курировал» Суслов? Как много было «системных сбоев»!

Но всё это было как-то далеко, это было «давно и не правда». Так, во-всяком случае, мне казалось.

В 1991 году у взявшей курс на государственное самоопределение Армении был реальный шанс стать процветающей и к тому же правовой страной. Но этого не случилось. Народ сделал ставку на «неправильного» президента, который вместе со своей большой «президентской ратью» в считаные годы разворовал всю страну, отбросил её на десятилетия назад. Ему на смену пришёл второй «неправильный» президент, затем – третий… Опять «системный сбой»? И причём по новому кругу? Есть у меня такое невесёлое хокку:

Первый блин – комом.

Второй и третий – тоже.

Пекаря – в расход!

То же самое происходит и во всех других республиках развалившейся империи. Значит, это действительно не случайно. Значит, действительно «системный сбой».

Помню, как в самом начале 90-х я публиковал статью за статьёй, в которой осуждал уезжающих сограждан, называл их чуть ли не «предателями», сожалел о них, уговаривал сто раз подумать, прежде чем решиться на такой судьбоносный и опрометчивый шаг.  

В это же самое время всеми поколениями армянских поэтов, которых я активно переводил, овладело чувство растерянности, близкое к прострации. Возвращались времена Туманяна, народ был доведён до крайней нищеты, второй и третий президент были значительно богаче, чем вся страна, премьер-министр продал золото республики на доллары и убеждал нас, что провернул замечательную сделку; какие-то проходимцы продали Ирану по цене металлолома станки и оборудование всех заводов; продали почту и связь, энергетику, природные ресурсы, рудники и недра…      

Потребовались годы, чтобы наконец прошли растерянность, оторопь и онемение, принесенные «сумгаитом» и разрушительным землетрясением, развалом Союза и издержками переходного времени, чтобы из стихов постепенно стала выветриваться газетная плакатность и обличительная публицистичность. Для Армении и армянского народа это были годы мрака, годы затянувшегося летаргического сна – я бы назвал это временем растерянности, отчаяния, потери мировоззренческих ориентиров. Начался массовый исход армян, публицисты заговорили о заговоре, о начавшемся «белом геноциде» против народа, осуществляемом новым руководством, партией «Армянское Общенациональное Движение». Забегая вперёд, замечу, что эстафету у неё переняла и продолжает благополучно обворовывать народ и правящая ныне Республиканская партия во главе с не легитимным действующим президентом Армении. Во всяком случае, репатриация населения моей страны продолжает расти и принимает поистине угрожающие размеры. А чего стоит циничное заявление теперь уже бывшего премьера: мол, никого не собираемся удерживать, чем меньше людей останется, тем меньше будет недовольных и тем легче будет ими руководить.

В те самые роковые 90-е армянские поэты выплеснули на бумагу и в эфир свое душевное смятение, дискомфорт, свое неприятие навязываемой теории бесконфликтности, стремление разбить вдребезги навязываемые, насаждаемые представления и каноны, нежелание быть и восприниматься маленьким винтиком, тоненьким голоском в общем хоре «одобрямса» и невольным участником тотальной, всеобъемлющей фальши и лжи. Была в этом протесте и неприятии традиций и плохо скрываемая ревность к ушедшим и живущим классикам – не к их творческому наследию и заслугам, а к их благополучной жизни, обустроенном быте, народной славе и известности.

Но даже это воспринималось новым руководством как крамола, как непростительное «вольнодумство», как выступление против режима и как «бунт на корабле».

Поэты протестовали против стереотипов, прокрустова ложа расхожих понятий и дозволенного в жизни и искусстве, бросали вызов идеологизированному восприятию действительности, истории, межличностных отношений.

А еще они, с оглядкой на опыт зарубежной поэзии, расширили версификационные возможности армянского стиха, подняли на новый уровень верлибр, сделав его, наряду с классическим и свободным, разностопным рифмованным стихом, одной из самых распространенных форм сегодняшней армянской поэзии.

Литературоведы и критики усиленно заключали их в «обойму», в «упряжку», в их стихах искали типологические сходства, - словом, их рассматривали как плеяду, как одно поколение. Обиженные поэты с горькой усмешкой называли эту «уравниловку» и такой подход «братской могилой». И хотя поэты были очень разные, такая типологическая, интонационная и тематическая близость  имела свою мотивацию и логику.

У каждой истории есть своя предыстория. Мятежный дух поэтов новых поколений не возник на пустом месте, из ничего. До них называли вещи и явления  своими именами Паруйр Севак и Ованес Шираз. Они первыми бросили камень в рутинное болото. Ованес Шираз протестовал против Системы и тотального оболванивания народа не только своими стихами, но и вызывающим поведением, своей ершистой жизненной позицией, бесконечными колкими репликами, мгновенно обретавшими крылья и становящимися фольклором, и «серые кардиналы», партократические функционеры, осуществлявшие культурную политику, отомстили ему, объявили его конфликтным, взбалмошным и неуживчивым человеком, то и дело подвергали его домашнему аресту, и уже после смерти столь известного и крупного поэта вдруг выяснилось, что за все свою жизнь он не был отмечен ни одним орденом, ни одной правительственной наградой, так и не был избран почетным академиком. И это в те годы, когда ордена, награды и звания раздаривались направо и налево – нужно было просто стать «номенклатурой», поддакивать функционерам, да еще благополучно дожить до юбилейного возраста. Не дожил до юбилейных лавров и Паруйр Севак, который открыл новые возможности для стиха и показал ранимого, уязвимого и незащищенного человека в сборнике «Человек на ладони», во весь голос заговорил о Геноциде армян в поэме «Неумолкаемая Колокольня», на другую программную книгу которого («Да будет свет») был наложен арест и трагическая гибель которого до сих пор оставляет множество открытых вопросов.

Самоочевидно, что «опасная вакансия поэта», который сумел бы стать собирательной совестью и мудростью народа, так и осталась пуста.

Можно, конечно, посетовать, что поэты, громко заявившие о себе еще в начале семидесятых и продолжающие задавать тон в сегодняшнем литературном процессе, по прошествии трех десятилетий активной творческой деятельности, имея за плечами десятки книг и уже издав свои итоговые однотомники, так и не обрели всенародной известности, не стали «властителями дум» для миллионов своих соотечественников. Но здесь, конечно, следует сделать большую поправку на произошедшие политические и социально-экономические сдвиги, когда были утеряны, растрачены жизненные ориентиры, когда не только поэзия, но и наука, театр, музыка, изобразительное и прикладное искусство, книгоиздательское дело, вообще вся культура в одночасье потеряла свое место и назначение в жизни общества, оказалась на задворках, стала невостребованной, выпала из всех расходных статей госбюджета, перестала представлять для государства стратегический интерес.

Девяностые годы, в особенности первая их половина, по-видимому войдут в историю армянской литературы как годы поэтического кризиса, безвременья. Поляризация, социальное расслоение общества, девальвация и дискриминация творческого, умственного труда – все это не могло не найти своего самого прямого отклика в творчестве поэтов, не могло не отразиться на общем состоянии поэзии.

Развал социалистической державы и национально-освободительная борьба армянского народа повлекли за собой не только экономическую, но и информационную блокаду Армении, в результате чего армянская литература стала «вещью в себе» и перестала восприниматься в контексте литератур других народов. Все эти процессы – неизбежные и необратимые, они происходят со всеми суверенными народами, странами и литературами постсоветского пространства, но это уже - «другая история», тема особого разговора.

Сегодня я не только сам готовлюсь эмигрировать в Соединённые Штаты, где обосновались, трудоустроились и вскоре получать американское гражданство моя средняя дочь и младший сын, но и с пониманием, вполне «толерантно» отношусь к уезжающим знакомым и соседям. Да и сам я тоже собираю чемоданы с тяжёлым сердцем, сознавая, что меняю «шило на мыло», что если не сумел завоевать место под солнцем в своей стране, то сделать это в другой стране – ещё более маловероятно. Если моя поэзия, мои стихи и переводы не кормят меня здесь, то кто поручится, что будут востребованы там, в чужой англоязычной стране. И это ещё не говоря о возрасте, о годах, этом единственном «богатстве»…

В конце жизни И.Северянин сказал:

Я смалодушничал – и вот мне поделом.

Поэту ль в мире жить, пригодном лишь на слом?

Мог ли я когда-либо подумать, что буду цитировать поэта, которого никогда не любил? Мог ли я подумать, что этим миром, «пригодным лишь на слом», окажется страна, которая была и всегда останется моей родиной, из которой я буду уезжать с неизбывной тоской и болью, но с пониманием правильности и, в принципе, безальтернативности этого трудного и мучительного решения?

P.S. Эссе публикуется в авторской редакции и без корректуры (примечание Александра Мельника).