Конкурс поэтов-эмигрантов
Номинация «ТАМ»
***
А.
И.
«...мои шестидесятые, где свет в Политехническом...»
Вадим Егоров
Коснулись эпохи,
успев в ней родиться,
а все остальное –
по строкам и струнам,
когда вдохновенье
читалось по лицам,
а вовсе не по
ладоням и рунам.
Порой леденила
властителей слепость,
когда все
исчезнуть могло за минуту,
и танки по Праге
– как злая нелепость
в эпохе стихов и
студенческой смуты.
Размытые контуры
тех снегопадов,
как шепот
фантастики шестидесятых,
и счетчик в такси
был вплетен в серенаду
аккордов Таганки
и рифм непредвзятых.
Андреевской
церкви сияние в небе –
Растрелли с
Магриттом сошлись в толкованье,
и кто бы пророком
в отечестве ни был –
Аксенов с
Некрасовым были на грани...
Грунтованный
воздух былых начинаний
был запахом хлеба
и «Нового мира»,
еще до Кабула,
еще до изгнаний,
еще до развала,
еще до распила.
И, видимо, все же
какие-то зерна
велением свыше и
выбором здравым
аккорды гитары и
звуки валторны
судьбы составляющим
стали по праву.
Коснулись эпохи,
живем по канонам,
и это спасает в
периоды сомнений.
Как все же
отрадно во времени оном
остаться собой,
не сменив ударений.
Подмосковье
В Подмосковье, на
пристани
прошлогодними
листьями,
обнаженными
мыслями
не свершается
исповедь.
Вид церквушки
заброшенной
не внушает
хорошего,
непосильною ношею
в Клязьме
плещется прошлое.
Мегаполис мой
вычурный
соблюдает
приличия,
труд свершенный
не вычитан,
и толпа
обезличена.
А весна, как
пророчица,
вопрошает – ну,
хочется,
как «березова
рощица»,
воздух брезжит
отрочеством,
из нескорой, но
старости,
все грядущие
шалости
промелькнули по
малости –
это все от
усталости.
Верениц
возвращения,
что чреваты
прощением,
не понять в
разночтениях –
это ужесточение.
Есть рубеж в
«Шереметьево»,
прочитать или
спеть его...
Боль у каждого
третьего.
В Подмосковье –
весна...
Номинация «ЗДЕСЬ»
Возвращение в
Линкольн-парк
Я забываю привкус
сигарет,
смешное чувство,
если разобраться, –
у независимости
вялое лицо
оракула из
западных провинций.
Куренье фимиама –
есть удел
еретиков
Никольского подворья.
Вне Праги,
искушенным москвичом
брожу по
переулкам Линкольн-парка –
да, возвращение
чревато куражом,
пусть
видоизмененным в проявленьях
и в ощущеньях,
собственно, иным.
Есть
ностальгическая каверзная суть –
вне суеты
Латинского квартала
купить у мавра
пачку сигарет
и трепетно, как
платье на подруге
(движеньем, что в
конце восьмидесятых
претендовало на
известный шик), –
привычно эту
пачку распечатать,
и, ощутив
упругость упаковки,
не увлекаясь
сардоническим сравненьем,
все содержимое
отправить по воде
большого водоема
Мичигана,
рискуя быть
оправданным в суде
в неуваженье к
иллинойскому закону,
что охраняет
девственность среды.
Я забываю привкус
сигарет,
но трудно жить
без пагубной привычки,
eсть обреченность
в разрушении Белграда...
и привыкаю к кофе
по утрам.
***
Мокрый снег...
После Нового года
дня четыре уже
отсчиталось,
век – юнец,
оттого и погода
куролесит,
нисколько не каясь.
В эти дни
Мичиган, как Солярис –
и дыханьем, и
цветом, но только
у Тарковского все
же расстались,
а в римейке –
постольку-поскольку...
В межсезонье
погрязший декабрь
в ретроспекции
кажется нервным,
но и в нем, как
судьбы дирижабль,
ночь с тридцатого
на тридцать первое...
Вряд ли сбудутся
предначертанья –
звук подков об
асфальт Линкольн-парка,
а из искренних
всех пожеланий –
чтоб свеча не
казалась огарком.
Январи по призванью
– начала
либо избранных
тем продолженья,
испокон их зима
заметала
светло-снежными
днями рождений.
Номинация «ЭМИГРАНТСКИЙ ВЕКТОР»
Ладисполи
«Давай поедем в город,
Где мы с тобой бывали»
Давид
Самойлов
Давай вернемся в
Ладисполи,
туда, где первая
исповедь,
на черный песок
упавшая,
стала преддверием
истины.
Давай мимо Рима с
Венецией
шагнем в пустоту
с трапеции
и в этом
маленьком городе
увидимся с тенью
детства.
Ты помнишь запах
оливковый
и шоколад со
сливками,
как нам не
хватило дерзости
и мы это скрыли
улыбками.
Как с нами шутили
кондитеры:
«Куда едут ваши
родители,
в Канберру и
Сан-Антонио?..
А здесь, – мол, –
вы просто зрители».
А мы вдыхали
Италию,
и обнимали за
талию
всю чувственность
предвкушения,
которую там
оставили.
Вот выплыли из
подсознания
этруски и
предсказания,
еще ореол
романтики
из книжных
изданий Израиля.
Мы там отмечали
«Фантою»
и пением
полудискантами
тринадцатый день
рождения
да бредили
чудо-гарантами.
А дальше, в иных
отечествах , –
в быту
буржуазность с купечеством,
мы заняли ниши в
обществе,
зовущемся
человечеством.
Но вовсе не стали
близкими,
и Альпы нам
кажутся низкими,
давай вернемся в
Ладисполи,
чтобы вновь
обрести себя.
Памяти Валерия Скорова
По восприятью –
Петербург,
по направлению –
Чикаго:
воображенье – это
благо,
но замыкающийся
круг
к творцу
гитарного стиха
был
снисходителен, покуда
не стал поэзией
удел, –
а это полный
передел
и вдохновения и
мысли,
тот космос, что
ему в ночи
диктант
устраивал… Корысти
не жаждал.
Избранных таких,
ранимых, меченых
талантом,
так мало, что
цена диктантам
на счет нездешних
единиц,
печать их
просветленных лиц
надолго остается
с теми,
кому все это
завещал –
строками,
голосом, гитарой, –
он уходил совсем
не старый,
но окрыленный и
живой
по направленью в
Петербург,
по восприятию в
Чикаго –
в предназначение
свое…
| 
