ЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРА-2024. Поэтический конкурс «Эмигрантский вектор»

Номинация «Там»

Лагерный SAD

Каждый раз, гуляя по Лагерному, думаю о тебе –

ты первый заметил эту табличку, и мы смеялись.

Я боюсь засмеяться, чтобы не порезать язык крылом летящего навстречу стрижа.

Мне хочется потрогать весь этот невидимый стрёкот, словно именно это – на самом деле трава.

Мне хочется поцеловать все ягоды на кусте шиповника, которые так похожи на сделавших дакфейс крошечных осьминогов –

но нет, я не достану фотоаппарат, ни в коем случае.

Я блуждаю по террасам набережной, и пользуюсь каждой встреченной лестницей, чтобы сделать выбор в пользу реки.

Быть может, я и достигну её однажды.

Деревья, чем ниже, становятся всё плакучей,

всё меньше встречаю ромашек, вывернутых наизнанку,

словно их лепестки зачёсаны кзади ветром,

словно они застыли на цыпочках, и зажмурились, подставив солнцу жёлтые лица –

не то чтобы подсолнухи, но немного.

Встречаю вот одну ромашку,

но она другая, она считает себя инфантой

и стоит в своём белом воротнике в окружении свиты припанкованных чертополохов.

Сколько ещё идти.

Сколько ещё я встречу августовских акаций,

чьи трубочки я не надломлю, чтобы сделать из них свистульки,

потому что они стали коричневыми и хрустящими, словно забытое в духовке печенье.

Покорно иду и

вдруг чихаю, словно сказала правду,

но я молчала.

* * *

на перекрёстке собралась толпа,

везде стекло, как снежная крупа.

под пледом видно лишь ступню босую.

и по асфальту мелом белый кант

ведёт рукой неверной лейтенант,

как будто правда солнышко рисует.

или его антоним: этот мел

в теченьи жизни обнажает мель,

хоть это крайне хлипкая запруда.

она недолго сохранится здесь,

и мне б у края с удочкою сесть:

быть может, что и выужу оттуда.

потом, проснувшись, вспомнить не смогла,

чей силуэт был в крошеве стекла;

он, всплыв на миг, исчез в водовороте.

а муж сказал мне: на-ка, покури,

и меньше Перри Мейсона смотри –

у нас-то сроду трупы не обводят.

Номинация «Здесь»

N LAMAR BLVD

Иду домой мимо Shoal Creek Greenbelt

по узкому тротуару.

Левое плечо обливает

быстрыми струями пыли и света фар

от машин, мчащихся по Северному Ламару.

Правое плечо холодит тёмно-зелёной

душной прохладой –

сквозь густую вдовью вуаль

внизу тихо дышит вода.

Ставлю кроссовки в линию

друг за другом,

словно балансирую на натянутой

серой ленте третьего места,

сумерек, пограничья.

Всё более неприятно

елозит наждачный автомобильный свет

по голой левой руке,

вчера обгоревшей,

всё больше манит

душистая бездна справа.

Далеко простёр свою длань,

как одинокий выкрик над автотрассой,

Восточный тополь.

Глаза и ноздри мои полны земли и листьев.

Горло разбухло от сдерживаемой жабьей отрыжки.

Маленький грецкий орех

перекинулся водопадом

сверху над моей тропой,

приобняв меня слева.

Трогаю гладкий зелёный орешек,

твёрдый, как воспалившийся лимфоузел.

На одной ноте пронзительно воет в ночи цикада,

словно сирена, которая сопровождает

сообщения Ambert Alert

о пропавших детях,

тревожно всплывающие

на экране мобильника,

забытого возле кровати

в моей тёмной спальне.

Вспыхивают и мигают

серебристым изнанки листьев.

Пропавший ребёнок.

Я вырываю руку,

которую уже доверчиво протянула,

вложив пальцы между перистыми листьями акации,

свесившейся через ограду к самой дороге.

Пропавший ребёнок – о ком это?

Может быть, обо мне.

* * *

Круг часов на башне UT

сияет во тьме, словно

вторая луна.

Мимо быстро проходит

девушка в узорчатых ковбойских сапогах,

гулко стуча каблуками.

Дерево, мной возлюбленное,

сегодня позволило мне перейти на «ты» –

уступка накануне прощания.

Под ногами бликует какой-то почвопокровник –

маленькие глянцевые листочки,

похожие на бруснику, –

каждый словно бережно держит

стальную слезинку в зелёной фейской ладошке, –

похоже на рок-концерт,

когда во время особенно слёзной баллады

вскидываются вверх зажигалки

и целое море огней колышется –

но в тишине –

Впрочем, я, кажется, знаю, что это была за песня.

Слева торчит куст агавы,

словно огромное алоэ –

для такого, пожалуй, нужны великанские раны.

Но если б здесь был великан,

он бы ел только пекан,

и на плече у него

сидел мёртвый глухой пеликан.

Он, великана любя,

брал бы раны его на себя.

Номинация «Эмигрантский вектор»

Эмигрантская Пасха

Раз в год, в воскресенье, за-ради Христа

Отрадно глядеть на пустые места,

И всё, что кричало немой пустельгой,

Становится вестью благой.

Лежит плащаница, отъята плита,

И нам не жалеть куличам живота,

Ведь раньше была пустота, да не та,

А ныне-то та пустота.

Отсюда, где зелень в апреле мясна,

Как в тихие воды пустая блесна

И в злато – пустая мошна,

Из этой – не смерти, скорей – полусна, –

Туда, где нас нет, возвратилась весна.

И там никого не нашла.

* * *

Нанизывайте, сколько хотите,

на шпиль Адмиралтейства сердца свои,

как на штырёк для чеков у кассы ближайшего ресторана,

швартуйте возле него свои воздушные замки,

пока не вырастет в небесах перевёрнутый город –

точная копия настоящего,

отполированного влюблёнными взглядами

до зеркального блеска,

вытесанного из камня железными голосами

бессмертных титанов:

чуть поскребёшь

камень любой ногтём или носком ботинка –

тут же из выщерблены

их голоса сочатся, точно смола,

и выкликают друг друга.

Что за голос нужен,

чтоб сказать:

его фонарный свет с рыбьим жиром не сходен, –

уж моему не чета.

Что остаётся сказать тому,

чьи уши – и водосточные раструбы –

забиты чужими клятвами и признаниями, –

только «Прощай», –

и сбежать туда, где пока ещё строят

надземные небоскрёбы,

а не подземные,

для всех желающих

прийти сюда умирать.