Конкурс критиков-эссеистов

Номинация «Критическая статья или эссе о современной русскоязычной поэзии за рубежом»

Русская поэзия Израиля

«Издаля увидел шапочка,

Подошел поближе – тапочка."

И. Малер

«Русская поэзия Израиля»… если вслушаться, формулировочка та ещё. За этим определением – такое переплетение полей, в какой-то степени чужеродных, что для израильского уха звучит сомнительно. Можно сказать иначе: «израильская поэзия русских»… Кстати, еврейская поэзия Испании тоже не обошлась без дополнений, но Сиониды ибн Гвироля к Испании не имеют отношения. А только к Иерусалиму…

Хотя израильских поэтов очень объединяет отсутствие метрополии. Иерусалим – не она. Москва далеко и отдельно. Каждый сам себе метрополия, каждый город издаёт своё альманах.

И поиск новой интонации, которая совместит тебя нынешнего с окружающим сегодняшним. Хотя прошлый ты уже как-то научился себя выражать, но поздно. Поезд ушёл, то есть, уехал. Дальше – или самолётом, или аэропланом…

Его для начала построить надо, аэроплан, двигатель перебрать… Прорасти. И мы уже чувствуем нервными окончаниями эту страну, окончательно переселившись в «здесь и сейчас», и хумус рядом с оливье, и без швармы жизнь не мила, а в молитвах Судного Дня народ говорит «мы» – независимо от страны исхода… Коллективная ответственность, общая судьба, разная литература. Взлетает аэроплан…

Постоянные оговорки, – держимся за два дерева, сидим между двух стульев, живём среди двух культур... Эта заноза сидит у многих пишущих в Израиле по-русски. Есть «граждане мира», «душой русские люди» и т. д…

Но… прямо сейчас скажу своими словами: осмысление себя как субъекта, пишущего на родном русском языке, выросшего в окружении русской литературы, сталкивается ежедневно с мироощущением себя же, как потомка праотцов, конкретно Авраама, Исаака и Якова, который вернулся на свою землю. Подчеркну – на Святую землю, а от этого и крышу сносит, и сознание трансформируется.

Хотя конечно, всё это русская поэзия, чего там... Если мир считает, что поэзия в любой стране мира – русская поэзия, если человек пишет по-русски, зачем с миром спорить. Тем более, что истина вбирает в себя толкования – как в талмудических текстах – все комментарии собираются в единый комплекс идей… Истина это любит.

Здесь на десять человек, говорящих по-русски, трое пишут и издаются. Из них немерено графоманов, но речь не об этом… Люди проникнуты русской литературой… и пишут, пишут, в основном – о себе, любимом – в тех формах, в которых привыкли перечитывать слова. На родном языке. Так что, русская литература в Израиле хорошо себя чувствует, её читают, о ней пишут, её сочиняют.

Но мы проскальзываем среди гортанного звучания улиц и площадей, мы держим свою ноту, хотя ля-минор давно перешёл в си-бемоль мажор. Совсем другая тональность…

Поэт и одновременно редактор «Иерусалимского журнала» Игорь Бяльский определяет нашего брата так: «израильская литература на русском языке». Он сам издаёт израильский журнал – на русском. И там печатаются литераторы отовсюду, включая «большую метрополию», а журнал – иерусалимский. В си-бемоль мажоре…

По-русски Израиль стал писать сразу, как только родился. Но! «Израиль» – это ещё имя самого народа, для которого родным языком был иврит, а уже потом идиш или ладино. «Слушай, Израиль!» – это обращение, не к стране, а к народу, хорошо бы он хоть иногда прислушивался… Теперь их зовут одинаково.

Так или иначе, русские темы сменяются израильскими, не говоря уже про звуки шофара и арабскую лютню. Мир так состоит из созвучий, все остальное притворяется могучими формами, а на самом деле тоже состоит. Даже трамвай звучит как хочет...

И такие родственные отношения с древней историей, что ветхозветные предания воспринимаются как часть истории семьи. Не как литература! а как кровная связь с жившими здесь героями этих сюжетов.

Эта тема постоянно гуляет, даже не тема, а скорее, перебросы ассоциаций, восприятие библейских архетипов, как своих. Личная история и ветхий завет, – что может быть ближе?.. Псалмы Давида каждый переводит по-своему… Некоторым даже оригинал не нужен.

Вот Игорь Бяльский:

не сын пророка и не пророк но вижу и говорю

и этому царству уходит срок и этому декабрю

ещё судам не видать конца сады плодоносят но

желтеют листья и у дворца становится всё равно

густеет смог выцветает флаг ржавеет закатный блик

и ежеутренний телефак чернеет равно безлик

и ежедневная пелена вечерних полна теней 

но я же помню и времена что были ещё равней

Многие первые годы долго и болезненно в своих стихах выясняли отношения с этой землёй, с миром, с Богом, с самим собой…

Недовыясненные отношения со вселенной возвращаются, дёргают за рукавчик, и опять…

Михаил Зив:

Из амфор, где спит понаслышке

Истории камфорный мед,

Вселенная в тяжкой одышке

Печаль человечую пьет,

Подходит к игрушечным зданьям

И улицам дышит в дренаж,

И бьет равнодушным рыданьем

Прибой о бесчувственный пляж.

Михаил Генделев, смелый человек, на равных беседовал с некоторыми мощными силами этой земли, лично с пустыней и хамсином… Кстати, Генделев считал себя именно израильским поэтом, пишущим на русском языке. А тут ещё ивритская поэзия, да просто другой воздух, запах сухой травы, оливковых рощ и древнего ветра, который проникает в стихи неотвратимо… Это становится заметным у отдельных поэтов – хотя, конечно, не у всех.

А Илья Бокштейн с миром отношений не выяснял, у него была своя вселенная, и тетрадка, и голос… Он жил внутри этой вселенной целиком, и иврит за окном для него, скорее всего, был шумовым фоном…

Я надел легковетренник белый,

На котором струится волна,

И душа моя смотрит на тело,

Будто в теле совсем не она,

Будто кто-то иной ее бросил

В мой задумчиво тонкий тростник,

И тростник холод тоненько просит:

«Отпусти, ты ошибся, старик».

Был такой удивительный литератор, Исраэль Малер, художник, писатель, поэт, сидел в своём книжном магазинчике, беседовал, писал странные тексты, от которых невозможно было оторваться… птица поёт на неведомом языке, а ты слушаешь, как дурак, и отойти не можешь…  Написал переливчатые эссе, и среди мотивчиков – «поэт страдательного залога». Да. Было таких больше, теперь – меньше…

Одни давно себя нашли и пишут той же самой ручкой по такой же бумаге, то есть, в прежних формах. Другие постоянно переводят себя на какой-то другой язык… ищут новый камертон. Чтобы звенело, резонировало…

Несколько журналов, все не перечислить – изысканный «Артикль», основательный «Литературный Иерусалим», старейший почтенный «22»…  «Двоеточие» выходит и на русском, и на иврите, считает себя израильским журналом, невзирая на любых гостей… Без си-бемоль мажора не обошлось.

В Ашдоде свой альманах, на юге – свой, а в центре страны литераторы могли бы усеять все ближневосточное побережье Средиземного моря своими стихами… На мой взгляд, при общей тональности есть даже интонационные различия внутри поэтического израильского круга – в центре страны, от Тель-Авива до Натании больше поиска, игры, новых форм…

Вот Семён Крайтман (Герцлия):

роз лепестки бросайте к ногам невест.

слушайте плеск киннора, тимпана звон.

моя Шуламит, сколь ни смотри окрест,

в узкой земле, где нет четырёх сторон,

видишь небо и только небо.

смотри, дрожит

смятая в ком, палящая канитель.

слушайте плеск...

разламывайте инжир...

бросайте к ногам...

благословляйте тень

виноградной лозы и кедра,

прохладу вод,

с гор бегущих в долину,

средь жёлтых скал

рвущийся ветер.

я говорил: "пройдёт..."

я говорил: "суета и томление..."

врал.

И он, и Михаил Зив, Феликс Хармац, Аркадий Сигал – кажутся мне пришельцами с другой стороны луны, то есть, Израиля, хотя в интернете читая их ежедневно, как-то об этом забываешь…

В Иерусалиме тенденция другая – поэтизация мгновений жизни, документальное кино, передача света на близкое расстояние…

Семён Гринберг:

Здесь не слышен ни шорох, ни шелест дождя,

И трава поглощает любые следы,

И собака является, чуть погодя,

И ложится у ног, избегая воды,

И прохожие люди в плащах и пальто

Удаляются в свой городок Модиин,

И фалафель торгуют почти ни за что,

И стакан кока-колы за шекель один.

А в Хайфе и на севере страны – больше ярких красок, жизни, солнца…  Вот стихи Ася Гликсон, в мажоре – яркие, сочные, как фрукты на тель-авивском рынке:

На теплой крыше прорастает трава,

Нагретый воздух непрозрачен и рыж.

И, легче пёрышка, моя голова

Взлетает выше упомянутых крыш.
 

Она разглядывает мир на просвет,

Держа по ветру любознательный нос.

И тщится высмотреть несложный ответ

Хоть на какой-нибудь банальный вопрос.

Мне кажется, поэзия Израиля впитывает яркость окружающих красок, жизненную силу и свет этой земли. Кстати о ностальгии. Нельзя сказать, чтобы совсем без неё обходились, обрубленный корень нет-нет, даёт о себе знать – но слабо так, фоном, не до него как-то… Может быть, интонация выбирает дорогу… или стихи диктуют судьбу.

Напоследок позволю себе цитату из Израиля Малера. Отчего бы не позволить – он написал гениально в двух строках то, что я пыталась высказать на четырёх страницах:

«Текст (…) на русском языке, но подчинялся иному мифу, если миф это пяльцы, на которые натянут холст нашего сознания, по которому вышиваем...»