ЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРА - 2016. Конкурс поэтов-эмигрантов «Эмигрантский вектор»

Номинация «ТАМ»

БРЕЛОК

Я таскаю с собой, как брелок,

Город-случай и город- предлог

С этим «ШО», с этим «Г» фрикативным,

Этот край с населеньем и гимном

На каком-то наречье чудном,

На медовом, степном, водяном,

На дорожном, крутом и пологом,

И твержу об одном, об одном

Под любым пустяковым предлогом,

Что отсюда вовек не уйду,

«ШО» и «Г» заключая в узду.

Этот город со мной налегке,

Весь в кармане моем, на брелке,

И душа его неуследима,

Словно я до сих пор еще здесь,

Пью дворов его морось и взвесь

С острым привкусом счастья и дыма,

И восход его весь, и закат,

И отзвучья его аффрикат

Замирают и тянутся мимо.

ПОЧВА

Мимо ключа, что почти заглох,

По тропочкам травяным

Ползет живой муравьиный мох,

Значит, и мы за ним —

По солнцу, в зените его, в дымке

От почвы, пыльцы, грибниц —

Готовы стайкой взмыть налегке

И вовсе пластаться ниц.

На зное за нами зудит комар,

Кузнечик вовсю снует,

Медянка варит крапивный взвар

И пчелка готовит мед.

А тому ключу скоро триста лет,

И столько же нужно ждать,

Чтоб сошел сюда галилейский свет,

Разлилась его благодать.

Но того и хватит, что нас левей —

Камыш, осока, вода,

Сетчатка гнезд, глухота ветвей,

И, кажется, навсегда.

Триста лет назад, триста лет вперед

И триста шагов окрест.

Это в нас не выстынет, не замрет,

Мы сами из здешних мест.

Номинация «ЗДЕСЬ»

ФРОНТОН

Тут, по соседству, Бисмарк проживал.

Застывший шаг, лица его овал,

Как будто в продолжение фронтона,

Перемешав музей и карнавал,

Ни выгоды не знают, ни урона.

Вершок вперед — и вскинутой рукой

Тебя означит век совсем другой,

Которому ты вправе ужаснуться —

Уже не воин, но и не изгой,

В мундире, снизу выглядящем куце.

Вот этим мы приравнены к тебе,

Когда, с беззвучным словом на губе,

С повадкою славянско-иудейской,

Мы отличаем в праздничной гульбе

Тебя по стертой выправке армейской.

Стой, стой себе — на стыке, на краю,

Где ты писал историю свою,

Где от тебя уже не отрешиться,

Где ты, как Бог, давным-давно в раю,

В лице своем читаешь наши лица.

ТАЛЕР

Виктории Добрыниной

В чешуе, как жар, горя,

Дышит небо ноября.

Это все листва, листва.

Шесть недель до рождества.

Шесть недель, как шесть монет.

Лишних денег в доме нет.

Жизни мелкая цена.

Вдруг закатится одна…

Вдруг закатится, и вот

Двигай шкаф или комод.

Пятна белые шпалер.

Ни карнизов, ни портьер.

Талер звякнул и затих.

Oh mein Herz, ich liebe dich[1].

Двадцать лет вдвоем, вдвоем

Жизни, длящейся внаем…

Номинация «ЭМИГРАНТСКИЙ ВЕКТОР»

ОДА

Говорят, я был когда-то поэтом и, кажется, неплохим,

В меру честным еще при этом, что ценно в узких кругах.

С возрастом — осторожным. По молодости — лихим.

Гадать ли теперь на прошлом, где мера и где размах?

Чем уже сжимался круг, тем больше ценность моя росла,

Словно отбившаяся от рук девушка без весла.

А рядом — переживший славу горнист с облупленною губой

Надеялся на халяву уйти в очередной запой.

К увеселенью этому, мимо кладбища, меня увозил трамвай.

Он трясся, и тряска его была та еще — прямо в гроб.

А много ли выжмешь за три копейки, за мир-труд-май,

За двуколки, одноколейки и сучий треп?

Алексей Максимович Пешков у входа глядел на свои цветы.

К его ботинкам, ища орешков, белка прыгала с высоты.

В дальнем конце аллеи приткнулись кинотеатр и тир,

Шпана из окрестных улиц покупала курево и пломбир.

Говорят, к этой местности я был привязан. Мне тоже казалось так.

Вот и верь оброненным когда-то фразам, или рифмам, чему еще.

Никуда, казалось, отсюда не двину, со мною — мой белый стяг.

Ведь не бьют под дых, не толкают в спину, не жмут ни в чем.

Ах, мой пожизненный белый стяг, мой бинт, мой надежный жгут…

Никаких особенных передряг не случилось ни там, ни тут.

Только тут мне кажется: «alles gut». Там казалось: «усе гаразд».

Таков мой статус. Или статут. Или белый стяг, что меня не сдаст.

Он высок, строен и горделив, каким я когда-то был.

Потому-то я от себя не уйду в отрыв — далеко придется шагать.

Рифмовать при избытке времени — уже не хватает сил.

Только спать — все глубже и сокровеннее. Спать. Спать. Спать…

В ОТЪЕЗДЕ

Превращаюсь то ли в младенца, то ли в младенца.

Другого, тем более третьего, не дано.

Если и вправду никуда от себя не деться,

Лучше насмерть перепугаться и лечь на дно.

Из дому выйдешь — мир огромен и непонятен.

Из компьютера лезет все, чем дышит паучья сеть.

На солнце в нынешнем цикле сто тридцать восемь пятен,

Но их нипочем ни отстирать, ни стереть.

Тревожат любые источники — телефоны, комнаты, люди.

Бессонница приобретает нервические черты.

Мысли роятся и обрываются, не дойдя до сути.

Следом приходят сумерки, безмысленны и чисты.

Родина через две границы (дурные вести).

Страх болезни и смерти (себялюбец и лиходей).

Сущая катастрофа — до смерти быть в отъезде.

Но в том отъезд и комфортней, что тут никаких вестей.

Страшись, как младенец, того, что давно оставил,

Останься в отъезде, тони в комфорте, со свету пропади.

Ты жив, ибо жизнь твоя идет безо всяких правил,

Хоть в холст, хоть в шелк, хоть в домовину ее ряди.