Номинация «Неоставленная страна».

* * *

А сердце бьется,
А в сердце пусто.
Мне б жить в Торопце,
Растить капусту,

Солить и квасить,
Зимою снежной
Достать под праздник
Хрустящей, нежной.

Покушав дружно,
Не для прикола –
Уважить мужа:
Налить рассола.

Ходить в субботу
К соседке в баню,
Пить с ней в охотку
Чай с пирогами.

Из той капусты,
Что я сажала,
Пока в столицу
Не убежала.

* * *

Южный город притих: в октябре отдыхающих мало.
Но осеннее солнце загаром к плечам прилипает.
Взгляд впивается в яркие пятна хурмы и граната.
Мы приходим на пляж, галька хрумкает в такт под ногами.
В небе нет облаков. Море мягким пушистым котенком
Льнет к ногам и зовет поиграть, на волнах покататься.
Ляжем ближе к воде – погрузиться хочу в безмятежность.
Закрываю глаза. То ли сплю, то ли юг только снился,
А вокруг серый день, неуютный, промозглый, колючий.
Тучи небо закрыли и злой, необузданный, ярый
Дождь стегает внахлест и взахлеб тараторит.
Сквозь его пелену вижу дом захудалый, поникший
Притулился у края дороги, согнулся под бременем лет
одиночества. Пуст. Неухожен. Заброшен. Краска сморщилась
будто бы кожа на маминых пальцах. Не могу насмотреться.
Дождь все льет, и снует по щелям, желобкам, и карнизам;
Стекла жалобно тенькают, катятся бусинки слез.

Дом осунулся весь. Деревянный конек прохудился.
Продираюсь сквозь стену дождя диким взглядом.
Вижу улицу всю погруженную в мутную морось
И тропинки пунктир, и деревья, и поле, и речку.
И за речкой на том берегу вижу дом накренился от горя,
Тоже мокнет смурной в бесконечном холодном потоке.
Ничего. Никого. Все на кладбище. Там за оградкой
Пять крестов, пять холмов. Бьет их дождь беспощадно, жестоко.
Хмуро, холодно, мокро, уныло и больно, и страшно.
Я под этим дождем видно ноги давно промочила.
То ли в лужу зашла невзначай, то ли долго стояла…
Кто-то тронул меня за плечо, я глаза открываю –
Море, солнце, на синем безоблачном небе
шар лиловый воздушный плывет высоко, высоко к горизонту.
Все спокойно, тепло, вот торговка идет с пирожками.
Ты ее подзываешь, небрежной рукой чирик мятый
Ей даешь и лениво бейсболкой глаза прикрываешь.
Как на чудо смотрю на твое загорелое тело:
Ты беспечность сама, безмятежность. Но, я то ведь знаю:
Там на родине холодно, там целый день дождь идет…

* * *

Мой век двадцать первый – оплаченный трафик,
Где мамина смерть, словно вписана в график
Меж дел неотложных отдельной строкою.
И рядом – «молиться о вечном покое»,

А дальше – работа, экзамен, собранье,
И нет в этом списке строки «наказанье».
И нету в нем слов про душевные муки,
Кто душу чужую возьмет на поруки?

Я знаю о Том, кто оплачет потерю,
Иду к Нему в Дом, и, боюсь, что не верю.
Я ставлю свечу, потому что так надо,
Родившийся век – за двадцатый расплата.