ЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРА-2021. Конкурс поэтов-неэмигрантов «Неоставленная страна»

Номинация «Неоставленная страна»

родина

между Бонапартом и Кутузовым

сердцу поселиться суждено

что поделать с беспокойной музою

воздух превращается в вино

быть ему багряным и украденным

вечно флейту стройную искать

бренно тело и глазные впадины

тщетно будет ветер целовать

счастье это голос и дыхание

но они у тления в плену

строгой и взыскательной охране я

нежность и упрямство отдаю

вспомни и забудь так все устроено

но источник знает лучше нас

там где сердце в землю захоронено

слово возвращается не раз

* * *

И медь, и воск, и вечность голубая,

и расставанье с голосом своим,

пернатых перемешанная стая,

земля и свет, и скрытое за ним

пространство – чистое, как новая рубаха,

просторно крыльям в

 бестелесной мгле,

что выткала невидимая пряха,

волшебник светом вывел на золе.

И только память знает о неволе,

и знак, угасший, в глубине таит,

как много их, рассыпанных на поле,

которое под облаком горит....

Забыть о нем, как о пустой скворешне,

в ней не застанут больше вольных птиц,

делили прежде на святых и грешных

здесь особей,  как вскормленных синиц.

Ах, диво дивное – свобода от печалей,

да послушанье скроенной канве,

когда любили, плакали, венчались,

возлюбленное помнили вдвойне.

Она (Raymond)

Она была и нежной, и строгой  – настоящая католичка.

Синеглазая, темноволосая, и – почти святая.

Крестилась слева направо и всегда тайно

домочадцам пекла пироги на каждое православное рождество.

От стола и шкафов в доме пахло жестью, яблоками,

самодельным розовым мылом и небогатой сдобой по воскресеньям.

На кухне с её тонкой руки постоянно слетало кольцо,

второпях, она прятала его в банку с пряностями;

стирала, гладила, шила, была любима детьми и соседями,

деревенским начальством и, особенно, коровами –

Буренкой, Рябинкой, Машкой, которых доила, холила,

лечила, принимала роды. Ласково разговаривала с телятами

и немножко боялась лошадей.

Она не помнила своей родной матери,

скончавшейся через неделю после её рождения,

но, пела старые французские песни, много раз слышанные от отца,

когда в июле из погребов выносили вино и сыр,

запеченную по-особому рыбу и блюдо с овощами.

Мир тогда казался ей волшебной сказкой,

но это был просто родной дом, земля

и бескрайнее золотое поле.

Перед утром она бесшумно выскальзывала из постели,

перебегала в маленькую комнату рядом с кладовой

и опускалась на колени. Закрывая глаза, она молилась о своей семье,

ей казалось, что она видит своё сердце перед Господом –

оно становилось огромным,

лица родных появлялись и уплывали куда-то вправо.

Она шептала свою молитву, не замечая, что стоит на ледяном полу,

и только, когда сердце отпускало от себя последнего

дорогого для неё человека,

губы её произносили «Amen».

Они встретились осенью – ей было еще двенадцать,

она прыгала на скакалке в окружении подружек –

длинноногая и смешная, как чудесная стрекоза.

И вот их венчали. Он вдруг увидел ее высокой, и не мог понять,

когда за двое последних суток она так выросла.

Эта тонкая струнка, к которой не притрагивалась его рука

теперь тянулась к нему, как стебелёк тянется к свету,

чей-то голос сказал ему подойти ближе. Он сделал два шага и замер,

кровь стучала в голову, а сердце опускалось в пятки.

Священник произнес «vous pouvez embrasser la mariée».

Она часто вспоминала, как плыли на корабле в Россию, смеялись,

и может быть, только волны тогда знали, что эти двое никогда больше

не увидят этих солнечных и, так быстро убегающих, от них берегов.