Конкурс поэтов-неэмигрантов

Номинация «Неоставленная страна»

Про запреты

Запрещали плавать рыбе где взбредётся в океане –

только строго по маршруту возле берега родного.

птице тоже запрещали на суку сидеть в нирване:

– клюй вредителей отважно от зари до выходного.

звери, братцы, даже звери по берлогам, щелям, норам,

отработав, поедали свой паёк, местами вкусный.

только лисы проползали в забугорье под забором,

и грызун башка петрович воровал зерно искусно.

научились верить в сказку, разучились верить в бога.

хорошо, когда начальник вдруг тряхнёт при всех мозгами:

– режь пегасов на колбасы, на шурпу – единорогов,

после с песней маршируйте за вельможными гробами…

… Вдруг случился фокус-казус – нараспашку заграницы,

всем спасибо, все довольны, нет привычного контроля.

вслед орлам на курьих ножках за кoрдон бегут орлицы,

а грызун башка петрович поспешил с мешками в поле.

лисы ныне бизнесмены и освоили оффшоры,

в челноках давно заправских пенсионных лет минога,

флагом стал зелёный доллар, из него пошили шоры

на глаза все те, кто раньше разучился верить в бога

и совсем забыл про сказку… проявляя чудо-удаль,

прикупил поля петрович, разжирел, бедняге тесно,

звери, птицы, человеки величают его «сударь», –

пузыри пускают рыбы, из воды поднявшись пресной.

без пайка поджалось пузо – и не сеют, и не пашут,

и вредителей не ловят... где же рог единорога,

где останки от пегаса, сгрызть бы их – пошлёпать в марше

за вельможными гробами, сказку слушая про бога.

– ВОЗВРАТИТЕ НАМ ЗАПРЕТЫ!

Про телят и макаров

Когда весна, закончив акварель,

 Швырнёт сырые кисти в мрак подвалов,

 Я улечу за тридевять земель,

 Подальше от телят и от макаров.

 От их свобод, затоптанных в навоз,

 От совести, оцененной в дензнаках,

 И от позора знать, что кровосос

 Дырявит властно шкуры на беднягах.

 Мне больше не пастись и не пасти,

 Не мучиться вопросом: «Что же гаже?»

 Останутся телята позади

 С макарами бессменными на страже.

 Таксист-басмач помчит в аэропорт,

 Победно протрубив: «Салам алейкум».

 Я проступлю, заляпав натюрморт,

 Cквозь облаков небесную побелку

 На глянец заграничного листа, –

 Запечатлюсь чужую речь коверкать.

 С меня стечёт святая простота

 Как с гуся прочь – легко по здешним меркам.

 Телята хором хмыкнут: «Повезло».

 Макары затаят обиду в теле...

 Но скоро память встанет на крыло

 И повернёт обратно к акварели.

Про чашку (антиглобалистское)

Щедро брошена на плеши с неба сахарная пудра,

 Чай не мешан. Ходом пешим (то есть, спешенные в утро)

 Мы попали в мегаполис — в чашку-склейку из осколков.

 Кто ты, сердце мое, Лоис, мавританская креолка?

 Я хочу твои тамтамы, маракасы, кастаньеты...

 Серебрятся амальгамы глаз, в которых плачет лето…

 Зреет яблочною кровью яркий герб на битой чашке,

 Мы — чаинки: смогом, болью, кипятком, — как в каталажке

 Пыткой, ласковым посулом — заливают чашку-клетку,

 Сахар-порох сверху в дуло засыпают, Лоис-детка.

 Молоком текут туманы – аммонийная селитра,

 Небоскребы-истуканы, накипь — обращаем в титры,

 В некрологи, строчки горя. Как глобально ликованье:

 «Мы дробинки — антиволя, антибабочек порханье,

 Антитеза, антируки, антигруди, античлены,

 Антимир, чтоб мир от скуки — на колени, об колено!..»

 Кто ты, cчастье мое, Лоис? Две чаинки в битой чашке,

 Мы взорвали мегаполис — без осечки, без промашки.